Колеса поезда издавали мерное постукивание, которое легко превращалось в голове в музыку. Сев у самого окна, я с любопытством смотрел на сменяющие друг друга картины, и моё сердце наполняла радость.
На экране у выхода крутили информативные видео о том, как пользоваться поездом, что стоит придерживаться техники безопасности, а ещё предлагали помощь. Эти ролики прерывались краткой рекламой, и в одной из них анонсировался выход нового фильма с Янагида Масао в главной роли.
Я чуть прищурился. Кажется, он когда-то был маминым любимым актёром… Или нет.
В любом случае, пик его славы пришёлся на восьмидесятые, когда в моде была такая нарочито мужественная внешность. Сейчас он, понятное дело, несколько сдал, но почти военная выправка, квадратное суровое лицо и густые волосы — всё было при нём.
Надо бы сходить на этот фильм…
Я откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Спать совершенно не хотелось: видимо, я успел неплохо отдохнуть, пока валялся в снегу в том странном месте.
Что ж, оно и к лучшему: мне нужно сохранять бодрость для того, чтобы, играя в футбол, не подвести свою команду.
Поезд начал притормаживать, и безликий голос диктора объявил: «Станция «Сенагава».
Я бодро вскочил с места и быстро направился к выходу.
Сенагава была яркой, как рождественская игрушка. В просторном здании перрона располагались практичные яркие автоматы, в который продавали кофе, одноразовые зонтики в целлофановых мешках и тапочки — для тех, кого внезапно позвали в гости.
На пути до выхода был устроен настоящий торговый центр: входы в небольшие магазинчики были щедро украшены разноцветными надписями, а порой — и рисунками, чтобы привлечь внимание потенциальных покупателей, проходивших мимо.
У магазина спорттоваров примостилась картонная фигурка персонажа одного из известных мультфильмов — он гордо попирал ногой футбольный мяч. Я невольно улыбнулся: мне нравилось всё, что было связано с этим видом спорта.
Из музыкального магазина доносилась музыка — едва слышная: чтобы не побеспокоить тех, что наслаждаться ею вовсе не хотел. Я постоял несколько минут рядом и послушал англоязычную певицу, которая весьма приятным голосом пела про «маленькое счастливое Рождество» {?}[имеется в виду песня Эллы Фитцджеральд — «Have Yourself A Merry Little Christmas».]. И пусть Рождество уже было далеко позади, песня мне понравилась.
Надо бы как-нибудь зайти сюда за диском…
Я медленно вышагивал вдоль красиво оформленных витрин, наслаждаясь каждым мгновением жизни. Прохожих было немного, несмотря на то что сегодняшний день выпал на выходной — субботу. Видимо, людям казалось, что для прогулок погода стояла чересчур бодрящая. А тут, на перроне, из-за открытого пространства естественная вентиляция не добавляла любителям тепла и уюта оптимизма.
И напрасно, кстати: зима как раз ценна холодом.
Выйдя из здания, я вдохнул морозный воздух полной грудью и счастливо улыбнулся.
Тут, в этом шумном чудесном городе, прямо у перрона торговали печеньем. Маленькие кусочки, пахнущие корицей, завязывали в полотняный мешочек, а потом на его передней стороне каллиграфически красиво выводили любое имя.
Запах корицы мне нравился, печенье — тоже, так что я остановился у этого лотка и с наслаждением втянул в себя воздух. Заказав один мешочек, я жадно обозревал все остальные лакомства, пока продавщица с добрыми глазами аккуратно насыпала печенье сначала в контейнер для взвешивания, а потом — в мешочек.
— Как вас зовут, юноша? — спросила она, доставая из-под прилавка старомодную перьевую ручку.
— Сато, — я улыбнулся. — Сато Энжи.
========== Глава 68. Кливленд. ==========
Сенагава совершенно не походила на то место, где я лежал на снегу, и оно было к лучшему: жить в городе всегда интереснее, чем в сельской местности, где ничего не происходит. Удобства, которые предоставляет мегаполис, лично я бы не променял ни на что, и большая часть моих соотечественников со мной согласится.
И пусть по статусу Сенагаве было далеко до Токио, к примеру, всё же это был настоящий город: с высокими зданиями, широкими улицами, торговыми центрами, стадионами, парками и так далее.
Мои родители сейчас уехали в командировку на Хоккайдо, так что я был предоставлен сам себе. Уже успев по ним соскучиться, я, однако, собирался наслаждаться свободой так, как только мог, поэтому, направившись вдоль по широкой красивой улице, никуда не спешил и глазел по сторонам. Окружающий меня урбанистический пейзаж казался новым, хотя я всю жизнь провёл в этом городе. Видимо, это из-за того, что я зачем-то поехал в деревню, чтобы посмотреть её.
И ради чего только мне понадобилось забираться в такую глушь?..
Дойдя до самого конца улицы, я остановился. По левую руку от меня располагалось небольшое заведение с фасадом тёмно-вишнёвого цвета (что лично мне не казалось особо мудрым выбором). В парадную дверь здания и в окна были вставлены красные стекла, и это почему-то не смотрелось как кич. Над входом горели алые буквы, складывавшиеся в английское слово «Кливленд»; насколько я помнил, это был город в США.
Я подошёл ближе и склонил голову набок. Несмотря на то, что двери и окна заведения были плотно закрыты (что неудивительно, в такой-то холод!), я смог различить едва слышную саксофонную музыку.
На душе сразу же стало ещё теплее.
Что ж, раз родители в командировке, и мне некуда спешить, то почему бы не зайти сюда? Ни над дверью, ни сбоку не висело табличек о том, что людям до двадцати одного года вход воспрещён, так что я смело потянул за ручку двери и прошёл внутрь.
Я оказался в довольно просторной, но, тем не менее, весьма уютной прихожей. Саксофонная музыка, звучавшая теперь явственнее, обволакивала меня и манила к себе. Теперь к ней добавился грудной женский голос, который слегка хрипловато выводил рулады о «тебе, ночи и музыке» {?}[песня Джули Лондон «You And The Night And The Music»]. Эти волшебные звуки околдовывали и манила к себе: хотелось раствориться в них и навсегда забыть о земных делах.
Я снял верхнюю одежду и, повесив её на крючок, неловко избавился от уличной обуви. Купив тут же одноразовые тапочки из автомата, сиявшего голубым санирующим светом, я прошёл в зал.
В такой час, как ни странно, посетителей тут было немного. Большинство из них устроилось вдоль барной стойки, словно птицы примостившись на высокие стулья-табуреты.
Здесь предусматривались и столики — добротные, деревянные, покрытые алыми бархатными скатертями и украшенные безделушками вроде мини-граммофона или громоздкого подсвечника.
Полы здесь были деревянные, проморенные — чтобы не испортить естественного цвета дерева. Слева располагалась невысокая сцена, на которой находился оркестр и ширма, из-за которой доносился голос певицы.
Я прошёл к стойке и, с трудом забравшись на высокий табурет, приветственно склонил голову перед барменом, который с подозрением посмотрел на меня, но всё же ответил поклоном.
— Можно чаю? — наивно спросил я, улыбаясь.
Бармен молча кивнул и направился к небольшой тумбе — там стояла компактная кофемашина и чайник.
Несколько секунд понаблюдав за ним, я снова перевёл взгляд на сцену. Оркестр уже играл другую песню, и саксофон в руках невысокого лысенького человечка плакал и рассказывал свою, известную только ему, историю. Певица вышла из-за ширмы и, спустившись по ступеням, направилась к стойке.
Интересно, а зачем она вообще сидела за ширмой, если вышла, не таясь, и все могли прекрасно разглядеть её лицо? Какой в этом смысл?
Ну да ладно. У всех свои причуды.
Мрачный бармен подал мне мой чай в белой толстостенной чашке. Он не забыл присовокупить сахар в индивидуальных дозировочных бумажных пакетиках, а также добавил блюдечко с нарезанным лимоном, за что я был ему весьма благодарен: мне нравился именно такой чай.
Певица — красивая, рослая, с высокой причёской и дружелюбной улыбкой — присела рядом со мной и кивнула. Я, предварительно отложив сумку на соседнее сиденье, попытался поклониться, насколько это было возможно сидя на табурете.
— Нравится джаз? — спросила она, подперев голову рукой и внимательно глядя на меня.