— Быть может, вы и уничтожили аргентинца, кузнец Клойс Клойсен. Но вам не удастся уничтожить любовь между мною и Ане. Я говорю это совершенно определенно. Спокойной ночи, милая Ане, и перестань хныкать! А с вами, господин Клойсен, я побеседую завтра утром, когда вы будете посговорчивее. Потому что сейчас вы так злы, что вот-вот лопнете.
— Я расскажу о твоих проделках старому Хинриксену. Увидим, как у него глаза на лоб полезут! — заорал кузнец Клойсен.
С этими словами он вместе с Ане вошел в дом и громко захлопнул за собой дверь. Все подмастерья на чердаке повскакали, думая, что палят пушки во Фредриксбергской крепости[46].
— Ты никогда больше не увидишь этого вертопраха, — сказал Клойсен. — Слышишь, Ане?
И девушка покорно ответила:
— Я больше даже и не посмотрю никогда в его сторону!
— Я полагаю, что это будет пристойнее всего, — сказал Клойсен. — Я-то тоже был молод. Но смотри, если я замечу какие-нибудь глупости, то ты немедленно отправишься к Малене в Сённ-фьорд, не будь я Клойс Клойсен, Клойс-кузнец! Отправляйся в свою спальню, и если я не услышу, что ты улеглась, то я кулаками выбью из тебя всякие там мечтанья.
— Я тебя не понимаю, — молвила фру Клойсен, когда муж вошел в спальню: — то ты присматриваешь ей подходящего женишка, то отваживаешь хорошего парня.
— Не мешай мне, сердито сказал Клойсен, — я вовсе не передумал выдать Ане замуж и не хуже тебя разбираюсь во всех этих делах. Я ничего никогда не говорю и не делаю зря.
На другой день Ане отправилась в горные луга собирать можжевеловые ягоды для рождественского пива. И там, как было договорено вчера по дороге, уже поджидал ее Юхум.
— Садись-ка сюда, — сказал он. — Хотя нет, тут грязно. По-моему, всего удобней и приличней тебе сидеть у меня на коленях.
— Видно так, — огорченно сказала Ане, поудобнее устраиваясь у него на коленях и обнимая его за шею. — Иначе никак не выходит. Кабы ты был подмастерьем кузнеца из семьи с хорошим достатком, а еще лучше — имел собственную кузницу, ты бы мог заходить к нам, когда захочешь, и складывать песни. И нам бы разрешили гулять вдвоем, если бы, конечно, мы не делали глупостей.
— Улыбнись, Ане, милая! — сказал Юхум. — У тебя такие хорошенькие белые зубки и такие красивые красные губки! А сама ты такая ладная, крепкая и сильная, что просто диво. Так приятно держать тебя на коленях!
— Так, так, — немного погодя сказала Ане. — Знай во всем меру. Тебе, небось, ясно, дружок Юхум, что уж если я по-настоящему влюблюсь в тебя, то мне не захочется долго тянуть волынку. Уж лучше я буду сидеть дома и плакать от скуки и девичьей тоски. А теперь хватит целоваться. Я не люблю накидываться на еду сразу. Мне надобно сначала разобраться, хорошо ли она приготовлена.
Юхум возвращался домой, нахмурив лоб. Поведение Ане было ему непонятно. Тут надо как следует пораскинуть умом. Ему скоро опять уходить в море, а он так ничего и не придумал. А ведь еще никогда в жизни ни одна девушка так не волновала его, как Ане. Хорошо, что никто из парней не позарился на это сокровище.
На другой день, когда кузнец Клойсен сидел за ужином, к нему явился гость.
— Чего тебе надо? — заорал Клойсен. — Ступай к себе наверх, Ане!
— Я пришел повидать мать Ане и вас, кузнец Клойсен, — смело сказал Юхум. — И вовсе я не вертопрах, как вы полагаете, кузнец Клойсен.
Фру поднялась и сделала реверанс.
— Ну и счастье привалило нашей Ане, — сказала она, стараясь выражаться, как благородная дама. — Я знакома с вашей матушкой, мусье, потому что я служила в доме ее батюшки, покуда он не разорился и не покончил с собой из-за того, что не мог выплатить все долги. Молчи, отец Клойсен, теперь говорю я. Ты ведь ничего не смыслишь в сердечных делах. Такие вещи ведь никак не расплющить молотом на твоей наковальне. Молчи, я сказала! Ты не должен мешать счастью Ане из-за каких-то там своих причуд. Она — моя дочь гораздо больше, чем твоя. Я потратила на нее девять месяцев, а ты… гм…
Клойсен ударил кулаком по столу:
— Я скажу тебе одно, мать. Сейчас же выдвори этого благородного зятька, да поживее, а не то я вышвырну его в окошко. Почему не пришел ко мне его отец, а? Почему всё не как положено по обычаю, а? Чертов маятник, ты верно и не говорил со своим чванливым отцом, а?
— Я поговорю с ним при первой же возможности, — смело сказал Юхум, — но сейчас он и я очень заняты.
— Я это вижу, — с угрожающей кротостью сказал Клойсен, — зато у тебя есть время бегать по холмам и слоняться вокруг моего дома. Почему ты воешь, девчонка? — закричал Клойсен на Ане. — Должен же я приглядывать за собственной дочерью, раз она сама не умеет соблюдать себя, а? Ступай к себе наверх, да поживее. Вот так.
— Я ухожу, — сказал Юхум, — но я приду снова. До свиданья, Ане. Помни, я так же надежен, как вершина Ульриккена[47].
Но в глубине души он решил, что, пожалуй, придется ему распрощаться со своими мечтами.
Раздумывая об этом, Юхум отворил дверь. И вдруг кузнец Клойсен стал кричать на прощанье:
— Вершина Ульриккена изменчива! На солнышке-то горит, как медная маковка, а глядишь — уж закутана туманом по самые уши, да так, что даже затылка не видно. Пошел вон, юбочник! Отправляйся к этому брюзге, отцу своему. Ему, знатному господину, ведь не пристало водиться с нами. Ха-ха-ха! Я-то побогаче его! Да и старого Стюрка, которому тебя прочат в зятья, тоже. По достатку я никому не уступлю в этом городе! Здесь всё мое — и точильня, и кузница, и усадьба, и земля, и новый бот, и верфь по ту сторону фьорда. Всё это принадлежит Клойсу Клойсену, Клойсу-кузнецу. Всё это мое, и никто тут не может равняться со мной! Усадьба в Ланнусе тоже моя! А когда братья мои помрут, то и усадьба и их кожевенная мастерская тоже будут мои! А теперь вон из моего дома, убирайся, покуда цел, а не то я тебя убью и пошлю твой труп домой по почте!
Юхум быстро закрыл дверь, потому что как раз в эту минуту кузнец двинулся на него. Домой он шел в глубоком раздумье, а его любовь к красавице Ане становилась всё более пылкой, по мере того как он приближался к дому, и тем более глубокой, чем больше он думал о ее приданом. По пути ему встретился шкипер Вулф, который знал всё досконально о судах, верфях, кузницах и о многом другом. Юхуму было доподлинно известно, что шкипер терпеть не мог Стюрка. И Вулф клюнул на эту наживу. Шкипер поведал ему множество подробностей о Стюрке, уже больше не интересовавшем Юхума, и о кузнеце: этот чванливый мужлан загребал всё подряд грубой своей лапищей, однако он здорово умел скрывать свое чванство и честолюбие! Таково было мнение шкипера Вулфа. Клойсен был действительно очень богат!..
Купец Хинриксен смотрел на сына, сидевшего напротив него за столом. Он смотрел на него всё время, пока Юхум изливал свою душу; купец Хинриксен не произносил ни слова, не краснел, не бледнел и не ударял кулаком по столу. Только когда Юхум окончил свой рассказ, он медленно повернулся к жене и тихо сказал:
— Ну, на этот раз сынок твой ошалел всерьез. Это он в тебя уродился, так что тебе придется позаботиться о местечке для него где-нибудь подальше. Потому что дома он больше не понадобится. Скажи ему, что я уже всё равно что сговорился о нем и о Софи с купцом Стюрком. И еще можешь сказать твоему сынку-дуралею следующее: я никогда не отступлюсь от своего слова. Я человек порядочный и ценю честность и порядочность так же высоко, как и религию. Хочет он жениться на простой девке без денег и положения — на здоровье, пожалуйста, но пусть тогда отправляется в горы, где ведьмы справляют шабаш, и остается там подольше. Не может быть в своем уме человек, который отказывается породниться со Стюрком, особенно теперь, когда у всех купцов так плохо идут дела. Я не хочу ни знать, ни видеть шалого сынка! Баста! А ты знаешь, сынок, что скажет вся купеческая знать в Брюггене? Ты что, хочешь уничтожить уважение ко всему нашему сословию? Уважение города и всей страны?
Но тут Хинриксен-младший стал перечислять все настоящие и будущие богатства кузнеца Клойсена. Юхум закончил свою речь словами: