Нина потянулась:
— Законы позволяют забыть, а люди помнят. Твой Гречушкин попал в иной мир. Он достиг большего, чем мог бы достичь. Он исчерпал положенный лимит. Ему следовало остановиться. Он же рискнул пойти дальше. И тогда твоего Гречушкина поставили на место. Ему напомнили о том, что случилось двадцать лет назад. Он отмахнулся: могли же люди оговориться. Но люди были последовательны, и напомнили еще раз. Гречушкин посмотрел себе под ноги и только тут заметил, что стоит на песке. Все обретенное может рухнуть разом.
Максим вздрогнул: Гречушкин тоже говорил про песок.
— Глупости, какой еще тот и этот мир? О чем ты говоришь?
— О жизни, мой дорогой. Никто не угрожал ему. Зачем? Каких-то три слова: «Мы знаем все», остальное дополнит его собственное воображение. Так и получилось. Гречушкин испугался. Начинать с нуля — дурная перспектива в любые времена. А когда человеку сорок с гаком — тем более.
— Ты говоришь так, будто все случилось на твоих глазах.
Ей почему-то стало смешно, и она засмеялась:
— Таких Гречушкиных, друг мой, на каждом шагу по десятку. Одного не пойму, зачем ты ввязался в эту историю?
Смеха уже нет. У нее грустный, настойчивый взгляд. Максим поежился: чего она так смотрит? В пору встать на колени и покаяться.
— Видишь ли, доброта должна быть активной.
— Ты растрачиваешь себя впустую, Максим. — Нина отмахивается от сигаретного дыма. — Я не одобряла твоей затеи с журналистикой. Ты это знаешь. Возможно, я была права. И все-таки глупо вкладывать духовные сбережения в здание, которому не суждено быть построенным.
— Спасибо за оптимизм.
— Дело не в оптимизме, Максим. Разве ты профессиональный журналист? Нет. У тебя позади богатая практика и ты автор нескольких книг? Тоже нет. Иногда полезно узнать, кто ты есть на самом деле.
Нина облизывает совершенно сухие губы. В конце концов он сам напросился на этот разговор.
— Что же ты замолчала, продолжай…
Ему не видно ее лица. Свет падает на грудь, руки. Он уже в какой раз удивляется своим ощущениям. У жены красивое тело. Она чуть-чуть располнела. Никак не вяжется: раздраженный голос и эти плечи, округлый надлом локтя и даже белье… прозрачное голубое.
— Ты не брал никаких высот с боем. Тебя забросило туда волной. Неужели это так трудно понять? — Нина осторожно опускается на край стула. — Я не знаю, способен ли ты карабкаться выше. Не знаю. Суть-то в другом. Есть конкретная высота, достаточно значительная, — это твоя высота, Максим. Ее нужно удержать. Гречушкин, Васюков. Они уважают тебя, восхищаются тобой. Но они слепы, слепы, как и ты. Они не сумели разглядеть главного — тебя нет. Максима Углова не существует.
От непривычного напряжения ломит скулы. Ему даже показалось, что у него опять заболел зуб. Сейчас самое время подняться, сказаться усталым и уйти спать.
В ее голосе отчаяние. Что это? Подозрение, догадка или досужий вымысел? Нет, она ничего не знает, да и откуда? Теперь все в прошлом. Обычная истерика.
— Вот и прекрасно. Меня нет. Стоит ли растрачиваться на разговоры о несуществующем?
— Прости, но ты не один. Я понимаю, это недостойно упоминания, но еще существую я, Нина Александровна Углова. А еще, по чистой случайности, существуют мои родители, твои. Им, правда, легче. Их удел восхищаться тобой и время от времени сообщать мне, как я сказочно счастлива.
— Это становится утомительным. Чего ты хочешь?
— Люди готовы сделать все, пожертвовать всем лишь потому, что им нечем жертвовать. Ирония судьбы, вы на редкость нужный человек, мой непрактичный муж. Вы клад для милых, симпатичных бездарей. Почему бы тебе не попросить Корнилова издать твою книгу? Хочешь, я поговорю с ним?
— Оставь, это не твое дело.
— Ну, правильно, мое дело принимать гостей, восхищаться Гречушкиным, носить траур в связи с очередным запоем Васюкова, разгадывать ребусы: почему ты уехал? Почему ты приехал внезапно? Господи, какая же я дура! Корнилов говорит: «Куда смотрит ваш муж? Он почти в союзе. Нужна всего одна книга. При его положении это не так сложно». Мой муж! О, он не так прост. Создает свое собственное окружение…
Максим быстро зажмурился и открыл глаза. Сегодня был утомительный день.
— Откровение… — повторяет Нина несколько раз, — откровение… Странное слово. Помнится, ты как-то сказал: «Мы соскучились по откровению». Тогда мне показалось это красивостью, а теперь нет. Но ты не прав, мы не соскучились, мы разучились быть откровенными. Между нами утрачена обратная связь. Ты этого не замечал?