В такие минуты он особенно остро чувствует, как устал.
— У тебя есть другая женщина? Почему ты не отвечаешь? Ах да, даешь мне возможность излиться. Мы шесть лет женаты. Я не знаю, как это происходит в других семьях. Случайно или супруги договариваются, однако семья становится семьей. Неужели ты никогда не думал о детях?
Он сидит, высоко запрокинув подбородок. Минуту назад глаза закрывались сами собой. Куда пропал сон? Ему совсем не хочется спать. Думал ли он о детях? Разумеется, думал. Отвлеченно, но все равно думал. Там, на Кубе, ему часто снились дети. Не вообще, а именно их дети. Сны проходили, но он еще долго находился в плену этих снов, будто дети и в самом деле были и ему, Максиму Углову, положено беспокоиться и переживать за них. А потом эта досадная оплошность. Они работали на острове Пинос, Максим руководил геодезической съемкой. В ущелье было холодно, они пристроились с подветренной стороны. Там же установили приборы. Камень оборвался прямо за спиной. Кусок доломитовой скалы с грохотом покатился вниз, разбил вдребезги теодолит, планшет для съемки. Увесистый осколок случайно задел Максима. Удар оказался достаточно сильным. Его отбросило метра на три в сторону. Видимо, какое-то время он был без сознания. Когда очнулся, почувствовал соленый привкус крови во рту, понял, что не может говорить: челюсть оказалась поврежденной.
Именно в тот момент ему увиделся сын, сын, которого у него нет. Он увидел его очень близко. Сын был уже большим, с пухлыми, как у матери, губами. А вот глаза у сына были его, темные и беспокойные. И походка была его. «Похож», — захотелось сказать Максиму, но он не сказал, не получилось. Он снова потерял сознание. А когда через неделю сообщили — отъезд уже вот-вот, и даже назвали пароход, на котором они поплывут домой, Максим вспомнил о сыне, словно сын был и только непролазная работа мешала ему вернуться к этой мысли. Он стал придумывать, что бы подарить сыну. Перебирал в уме уйму вещей. Все казалось каким-то искусственным, неживым. И тогда он купил сомбреро. Настоящее мексиканское сомбреро. Он долго разглядывал себя в зеркало, с виноватой опаской трогал блестки, которыми оно было усеяно. Кругом стояли поджарые кубинцы, они цокали языками, хлопали его по плечу и без конца повторяли свое белозубое: «Руссо. Корошо. Руссо». В этой улыбчивой толчее ему стало совсем не по себе. Максим вспомнил, что не знает размера головы сына, так как сына вообще нет. И сразу вся затея показалась никчемной, глупой. Он еще долго не мог забыть этот нелепый случай в магазине.
Упреки жены несправедливы, он думал о детях. Уже возвращаясь, на корабле, он даже пытался представить их разговор о детях. Когда гости уйдут, они останутся вдвоем, и он ей расскажет о сыне. Так прямо и скажет: «Я очень скучал по нашему Витьке…» Нина, конечно, все поймет, ткнется ему в плечо и, наверное, расплачется, сыро, многослезно, по-бабьи. А он будет успокаивать ее и радоваться, что наконец дома и что они не отвыкли друг от друга и все так ладно устроилось.
Затем пароход дал предупреждающий гудок, опустили трап, и все потонуло в гаме, крике и суете.
Была встреча, какой-то жуткий звон в голове, сердце ворочалось в груди так тяжело, что хотелось кричать от боли. Перед глазами плыли строчки недочитанных рассказов. Фиолетовой заплатой маячил журнал. А всего остального как будто и не было вообще.
— Думал, — Максим вытянул ноги. Так было удобнее сидеть. — Представь себе, думал, и не раз. — Ему вдруг захотелось ей рассказать все. Подобное желание и раньше возникало, но, как и сейчас, было мимолетным, неустойчивым. Максим вздохнул, нехотя переменил позу. — Дети, Васюков, Гречушкин, какая между этим связь?
— Связь? — Нина потянулась за сигаретой. — Скажи, Максим, что будет завтра?
— Завтра?! — Он насторожился: — Почему ты задаешь такой вопрос? Тебя что-то беспокоит?
— Ты рассорился с Кроповым? Зачем все это? Чего ты ждешь? Твоя известность была для меня неожиданностью, если хочешь — катастрофой. Я потеряла себя, свою точку опоры в твоем мире. И до сих пор не могу ее найти… Я смотрю на этих Кудрявцевых, Меркурьевых, Кузьминых и завидую им.
— Напрасно, там нечему завидовать.
— Может быть, но они выпускают книги, пишут сценарии. Их пьесы ставят в театрах. Наверное, они не гении, а всего-навсего обыкновенные, неглупые люди. Вот и прекрасно. Хвала им! Кто-то готовит себя к бессмертию, а кто-то… Так вот я из вторых. Мне не хватает воображения, хочу твердо знать, на что могу рассчитывать при жизни.
«Чего ты ждешь?» Если бы он знал сам! «Чего ты достиг?» Немногого. Разучился смотреть на жизнь собственными глазами. Такое ощущение, будто за тобой надоедливо следят чужие глаза.