— Два слова по существу. Номер скверный. Из суммы безотносительных сочинений Лужин извлек главную мысль: номер посвящен призванию человека быть человеком. До коих времен хроническое однообразие будет истолковываться нами как подчинение главной теме? Аморфность суждений, боязнь микроскопической остроты как пристойность, антискандальный иммунитет. Нельзя же мир поставить на голову и утверждать с кроткой улыбкой, что он никогда не стоял на ногах!
Лидия Андреевна прочувственно вздохнула. Ах как она жалела, что ввязалась в этот спор! Кропов сидит, как сфинкс. Можно подумать: он здесь ни при чем. Накануне он вызвался ее проводить. Вечер располагал к откровению, и она сама начала этот разговор. «Вы считаете, мне надо выступить?» — спросила она. Он посмотрел на нее взглядом долгим и странным. Внезапно наклонился и поцеловал руку. «Конечно, добрая и неповторимая. Обязательно выступить». Она скосила глаза на его розоватый затылок — он чуть просвечивал. Ей захотелось погладить эту голову, но она удержалась. «Глупая женщина, — грустно подумала Лидия Андреевна. — У меня все случается с опозданием». Она протянула руку, смущенно поправила накрахмаленное жабо. «Вы ненормальный, взрослый шалун. Вот вы кто».
А Васюков все говорил:
— И вот среди общего сухого хлама появляется материал, способный взорвать ложное благополучие. Зреют неприятности. Какие неприятности? Большой ученый совет не пришел ни к какому выводу. Значит, правомерны обе точки зрения. Почему же с такой стремительностью мы спешим откреститься от самих себя? Всю нашу энергию мы тратим на то, чтобы найти виноватого, пригвоздить его к столбу позора: министр сказал… в горком вызывают… в главке недовольны. Кому нужна эта суета?! — Васюков перевел дух и залпом выпил оставшуюся в стакане воду.
— Материал не проверен. Это элементарное требование к любой публикации. — Глеб Кириллович сел удобнее, перевернул лист. Опять эта предательская дрожь в руках. Он опустил руки на колени.
— Не проверен? Где? В главке, который мы критикуем?
— Кто это «мы»? — брови Полонена сложились домиком, лоб убавился, а лицо стало злым и острым. — Вчера — «История с продолжением», сегодня — история с каналом. Хватит. Я не хочу, чтобы на моих костях кто-то строил карьеру.
Васюков смешно сморщил нос:
— На твоих костях много не построишь. Не оправдываю поступок Углова. Мне он тоже не по душе. Однако я за его статью на страницах нашего журнала.
«Молодец Васюков, — одобрительно думает Максим. — Все очень продуманно и весомо. А вот в конце сбой. Этого говорить не стоило. Ситуация проясняется. Сейчас будет говорить Кропов. Вот он убирает очки, складывает разрисованные бумаги. Разрывает их пополам, потом еще раз. Отлаженный ритуал».
В отличие от других, Кропов говорит сидя:
— Я принимаю позицию Васюкова…
«В этом месте мы его прервем. Должен же я как председатель воспользоваться своим правом?»
— Может быть, сначала Диоген Анисимович?
— Пожалуйста, я ни на чем не настаиваю.
«Какое доброе лицо, какой уступчивый жест! Мне должно быть стыдно за свои подозрения».
— Я выполнял указание редактора, — Гречушкин отбросил прядь волос со лба, давая понять, что говорить он настроен обстоятельно. — Статья получилась. Какие-то детали, их стоило уточнить. Знал ли я о них?
В наступившей тишине убаюкивающе тикали часы. Никто не смотрел на Гречушкина. У Кропова подвижное лицо. Приподнимаются надбровья, на щеках выступает румянец, губы тоже двигаются, вправо, влево, вниз. «Он наверняка скажет — нет, — думал Кропов. — Ему некуда деться. Если знал, значит, сознательно шел на скандал. Если не знал, есть смысл поговорить о профессиональной несостоятельности. Настало время платить по векселям, Диоген Анисимович».
Максим почувствовал усталость. Ему подумалось, что это не столько его усталость, сколько усталость Гречушкина. Она передалась ему, усилила его собственную. «Говори, Гречушкин, тебе говорить нужно. Тут «могу, не могу» не считается. Эти люди через месяц должны принимать тебя в партию. С ними в прятки играть не годится. Вот ведь какая история, Гречушкин. И соврать тебе нельзя — я здесь сижу».
Гречушкин вытянул руку перед собой, потрогал спинку стула. Так делают слепые, когда пробуют рукой воздух из-за боязни натолкнуться на какой-нибудь предмет.
— Знал, — сказал Гречушкин громко. — Я высказал свои опасения Максиму Семенычу.
«Бред, сумасшествие, этого не может быть!» Казалось, Максим услышал, как хрустнули шейные позвонки; все, как один, повернулись в его сторону. «Спокойно! Почему ты считаешь, что поверят ему? Возьми себя в руки. Милый, отчаянный Васюков. Только я могу оценить твое состояние. Закусил губу и смотришь прямо перед собой. Все, что я ни скажу, теперь будет звучать как оправдание».