— Тренировка. Чтобы уметь, надо знать. Чтобы знать, надо тренироваться.
Как-то незаметно распался круг друзей и знакомых, перед кем я изливал душу, выплескивал свою неспокойность, а порой и свое отчаяние, когда все считают, что тебе должно быть хорошо, а тебе на самом деле — плохо.
По этой причине постоянство и ровность моих отношений с Морташовым обрели для меня особое значение. Рядом со мной оказался человек, который разделял мои взгляды, понимал меня, чувствовал мое состояние. Он не упрекал меня за нытье, выражал готовность слушать. Я мог довериться его совету.
В его рассуждениях я чувствовал неотразимую правоту. Он прав, твердил я себе, прав. Когда в мой дом наведывались гости, они конечно же шли не ко мне, они шли глазеть на мою жену. И жена с удовольствием выставляла себя, одевалась в такие дни вызывающе. Когда же я пытался сделать ей замечание, на меня изливалось ласковое нарекание, мне давали понять, что я невежда. И все ненормальности, вывихи в одежде на самом деле — само совершенство, модный изыск. Женское тело оголялось с каким-то страстным откровением.
Она сортировала моих друзей по тем же самым законам стоимости. Просто друзья не догадывались об этом. И еще неизвестно, кто был в большем выигрыше. Однажды Морташов как бы между прочим, переполненный сочувствием ко мне, обронил фразу. Он стоял у окна, поглаживал рукой запотевшее стекло. Я не мог видеть его лица.
— Вещи, вещи, — сказал он задумчиво. — И все не просто так — дефицит. В этом мире ничего просто так не делается. Ничего.
Я не стал его расспрашивать, что он имеет в виду, но с того дня мои сомнения и подозрения обрели новые краски. А потом эти телефонные звонки, этот вкрадчивый голос, эти намеки на ее похождения.
Теперь, когда меня ничто не связывает ни с моей первой женой, ни с Морташовым, я готов утверждать, я почти уверен: за этими телефонными звонками стоял он. Как я не догадался об этом раньше? Его метод, его модель. Опровергнуть, разрушить, лишиться конкурентов, а затем заняться опровергнутым. Намыть золото там, откуда все ушли. С той поры мне не давала покоя эта моя догадка.
Я, старавшийся забыть Морташова, избегавший даже малейшей возможности встречи с ним, стал вдруг интересоваться его карьерой, выяснять для себя, где и когда наши профессиональные интересы могут пересечься, и тогда встреча будет лишена ощущения заданности, произойдет как бы невзначай.
Я уже давно пребывал в ином качестве: работал в учебном институте, преподавал. Мои мытарства в конце концов завершились благополучно — меня пригласил к себе на кафедру академик Кедрин.
Кедрин — заметная величина в науке — был одним из основоположников нового экологического направления при разработке комплексных программ освоения и экономического развития различных районов страны.
Когда-то очень давно мы с Морташовым консультировались у Кедрина по одной из своих первых работ. Академик меня запомнил! Я был польщен. Как правило, запоминали Морташова. Так и говорилось обычно: «Да-да, припоминаем, кто-то был с ним. Ах это вы?! Оч-чень приятно».
Конечно, нынешний Кедрин, угомонившийся, постаревший, отошедший от крупномасштабных дел (был он и министром, и директорствовал несчетно), — это другой Кедрин. И все-таки… Кедрина знали, чтили и, в силу привычки, побаивались. И на вопрос: где я теперь работаю? — отвечать было приятно. У академика Кедрина.
Так случилось, что на одном международном симпозиуме, посвященном экологическим проблемам, был поставлен доклад нашей кафедры «Устройство и размещение лесов как определяющий фактор создания устойчивых экологических структур». Делать доклад должен был академик Кедрин. Чувствуя себя не очень здоровым, Кедрин просил меня сопровождать его. Доклад требовал доработки, сокращений, и Кедрин хотел, чтобы этим занялся я.
Я пробовал отговорить академика. И без того достаточно разговоров, что он выделяет меня, что прочит мне доцентское место. Последние год-два, куда бы академик ни поехал, я неизменно сопровождаю его. А моя будущая диссертация — очевидная разработка невоплощенных и незаконченных кедринских идей. Я был многословен в своих доводах, говорил об этических издержках, однако говорил как-то вынужденно. Мне не хотелось, чтобы Кедрин согласился со мной. Я рассчитывал и где-то внутренне настроился на эту поездку. Академик к моим сомнениям отнесся по-кедрински. Он хорошо понимал, что предстоящий конгресс мало что добавит к нашим разработкам. В теоретическом отношении мы ушли намного вперед, нас тормозила, отбрасывала назад практика. Ехать, чтобы еще раз убедиться, как наши собственные идеи лесоустройства воплощаются в Скандинавии или Канаде, удовольствие не из приятных.