Такие, как Тищенко, были на особом счету. Этих людей Чередов выделял, называл резервом главного командования, гвардейцами. Конечно, Тищенко выступит в журнале под псевдонимом. Но все тайное когда-то становится явным. Об этом стоило подумать. Уж кому-кому, а Чередову характера не занимать.
Однажды на профсоюзном собрании (Максим еще работал в газете) настроились критиковать Чередова. Критиковать зло. Увлеклись, наговорили глупостей. Чередов сидел в первом ряду, прямо против трибуны, и получилось, что каждый выступающий невольно упирался взглядом в лицо редактора. Человек отводил глаза в сторону, сбивался с основной мысли, тушевался и при общем недовольстве зала уходил с трибуны. Так продолжалось несколько раз. Тогда кто-то попросил редактора пересесть на другое место. Чередов кивнул и пристроился где-то сбоку. Сидел он с лицом безразличным, закинув ногу на ногу. Так до конца собрания и не сменил этой позы. Он по-прежнему смотрел только на выступающих, жестким, неподвижным взглядом. Теперь получалось все наоборот. Кто-то просил слова, подходил к микрофону, начинал искать глазами лицо редактора и, как только находил, тут же сбивался с мысли, путался, и все повторялось. Чередов ничего не записывал, ни с кем не разговаривал.
Собрание прошло. Атака, к которой так старательно готовились месяца три, а то четыре, провалилась. Инициаторы понуро бродили по редакции, размышляли насчет предстоящих перемен. Всех волновал единственный вопрос: «Что же будет?» А было вот что.
На очередной планерке все обратили внимание на два листа бумаги. Один из них лежал под стеклом на столе редактора, другой — тоже под стеклом, но уже на столе заседаний. Бумага была очень белой, и записи на ней виделись и читались отчетливо. На каждом листе значилось восемнадцать пунктов, иначе восемнадцать критических замечаний в адрес Чередова. Под каждым замечанием стояла фамилия оратора.
Никаких передвижений в течение года не случилось. Чередов не любил скандалов. Он слишком хорошо знал людей. «Они не выдержат ожидания». Чередов не ошибся: пять человек уволились по собственному желанию.
…Наконец дворник подмел газон и пошел назад. Максим повернулся:
— Итак, вы настаиваете на поездке Тищенко?
Гречушкина смутил тон, которым это было сказано.
— Я предлагаю.
— Значит, не настаиваете. Хорошо, я так и скажу Валерию Мироновичу, что Гречушкин на вашей кандидатуре не настаивает.
— Максим Семеныч! — Гречушкин от волнения даже привстал. — Тищенко — лучшее перо газеты. Вы же знаете сами!
— Знаю, но я вас спрашиваю о другом. Вы мне гарантируете материал?
— Разумеется, — белые брови Гречушкина поднялись. — Это большая удача. Мы не заказывали ему статью. Тищенко пришел сам.
— Ах, Диоген Анисимович, вы прекрасный человек, но провинциальный актер. Не хотите же вы сказать, что к приходу Тищенко в журнал не имеете никакого отношения?
Гречушкин отвел глаза в сторону.
— Вот именно, — подытожил Максим. Еще раз посмотрел в окно. Газон был пуст. Дворник переставлял скамейки. — В газете на этот счет — драконовский порядок. Никаких выступлений на стороне. Разве вы об этом не слышали?
— Но Тищенко — имя. Его диапазон шире газетной полосы.
— То-то и оно, шире. С него взятки гладки. Чередов будет сводить счеты с нами.
— Что же нам делать? — У Гречушкина был настолько расстроенный вид, что Максим невольно улыбнулся:
— Ничего, пусть едет. Риск, конечно. Ну, да кто не рискует, тот не живет.
Максим взял из рук Гречушкина командировочное удостоверение. Представил лицо Тищенко, вялое, недовольное. Час назад он зашел к Максиму, поклонился, словно они виделись впервые, мрачно пробасил:
— Тищенко, Валерий Мироныч.
Ни о чем определенном они не говорили. Максим назвал место, куда придется ехать, показал улыбинские письма, Тищенко кивнул: дескать, место ему знакомо. Писем читать не стал, смахнул их в портфель и щелкнул замком. Заметив недоуменный взгляд, пояснил:
— В дороге прочту. — Тут же поднялся, как если бы разговор надлежало заканчивать ему, а не Максиму. Они попрощались. Потом заглянул Гречушкин и принес удостоверение, которое он должен подписать, и тогда… Максим вздохнул. Гречушкин ждал каких-то слов, и он сказал эти слова: