Дальше шло многословное описание улыбинских переживаний, рассказ о прошлых заслугах. И только в самом конце крупными в наклон буквами было приписано: «За беспокойство извините. Дело мое разбора требует. Улыбин». Максим аккуратно разложил на столе все письма — получился внушительный белый квадрат размером с газету.
— Н-да… Что верно, то верно. Дело твое, товарищ Улыбин, разбора требует.
Подобного исхода не мог предположить никто. Нахлынувшие события единым махом перечеркнули конфликты, неприятности прошлых дней.
В редакции ни о чем другом не говорили, расходились лишь в оценках. Одни утверждали, что это просто хорошо, другие кипятились, требовали объективности: лучший материал года и вообще так крупно журнал еще не выступал. Поздравляли друг друга, поздравляли автора. Каждый чувствовал себя причастным к удачному материалу и теперь с готовностью половинил, четвертовал, восьмерил общую радость: «Ай да Тищенко — гигант!»
И тут среди всеобщей восторженности, благозвучности на стол Максима легло пухлое третье, а двумя неделями позже и четвертое письмо Федора Акимовича Улыбина. В какой-то неуловимый миг житейская суета сделала поворот и закрутилась в обратном направлении. Он слышал, как Глеб Кропов, ответственный секретарь журнала, вразумлял Лужина:
— Дорогой мой, мы имели большие неприятности, имели маленькие, но кошмарных неприятностей мы не имели. Ваш Тищенко написал туфту.
Максим хотел было вмешаться в разговор, но вовремя передумал. Кропов, кажется, прав.
Максим шел по коридору редакции, по привычке заглядывал в каждую комнату. Их было не так много — одиннадцать. Сотрудники торопливо здоровались, некоторые, не обращая внимания на него, продолжали работать. Редакторы отделов добрели лицом и произносили свою коронную фразу: «Как, вы уже здесь?» — словно каждый из них прибыл в редакцию с первым трамваем. А вот он, Максим Углов, заглядывает сюда крайне редко, чему непременно следует удивиться и даже обрадоваться.
В приемной Максим обязательно застает Лужина. Лужин замечает на лице заместителя усмешку и краснеет. Максим ограничивается кивком. Он застает здесь Лужина не в первый раз — повод к размышлению. Но сейчас его голова занята другим — улыбинскими письмами, например. Эти чертовы письма делают день особенно непривлекательным.
Ровно в шестнадцать он соберет редакцию. У журнала случаются нескладности, бывают промахи, в конце концов, это и есть та самая данность, которую надлежит принимать как должное. Рассчитывать на постоянную удачу может только дурак. Однако историю с пермской командировкой неудачей в общепринятом смысле вряд ли назовешь. Не имей Тищенко такого имени, все было бы в миллион раз проще.
Максим бестолково смотрит на пунцовое и костистое лицо Лужина, берет его под руку. Зачем? Он же знает, Лужину ехать нельзя. Класс материала будет достаточно высок, но разве дело только в этом!..
Максим хорошо помнит летучку по четвертому номеру. Народ сошел с ума, даже осторожный Кропов и тот щебетал восторженно: «Материал-бомба! Улыбин станет нарицательным именем». И Максим соглашался. Он не мог не соглашаться. Ему так хотелось, чтобы все сказанное было правдой!
Где-то внутри сверлил червь сомнения, но он смолчал. Да и что скажешь, нельзя же критиковать материал лишь за то, что он слишком хорош.
— Послушайте, Лужин, а если все-таки поехать вам?
Лужин безрадостно покачал головой: