— Как получится, — Максим пожал плечами и засмеялся.
Дягилев остался равнодушным к смеху собеседника, неопределенно хмыкнул:
— А… ну что ж.
Максим посмотрел на председателя, почувствовал, как попадает под власть его небрежной неторопливости.
— Дело не в продолжении, Иван Андреевич. Человек — это только человек. На чужой роток не накинешь платок. Приходится убеждать.
— Вас, кажется, Максим Семеныч?
— Точно.
— Видите ли, Максим Семеныч, человек — штука сложная. Ему и то присуще, и это. Весь вопрос, чего в нем больше — дерьма, я извиняюсь, или этой самой положительности, без которой настоящий труженик как без хребта своего. Товарищ Тищенко предостаточно это дело изучал. Весь район на ноги поднял. Завидного масштаба человек.
— Это верно, Валерий Мироныч — мастер своего дела, ас.
Дягилев оживленно закивал головой:
— Энциклопедических знаний товарищ.
— Не в сомнениях дело, Иван Андреевич. Надо раз и навсегда этот бессмысленный поток писем прекратить. Улыбин, кажется, у вас работает?
Дягилев поскреб затвердевший и костистый подбородок: «Ишь дурачком прикидывается. Где Улыбин работает, не знает. Поди, полные карманы писем от этого фискала. Там каждый шаг описан».
— Работал, товарищ журналист. Ему после такой нечестности в глаза смотреть совестно. На всю страну трудовой коллектив ославил. Как бюро райкома прошло, дня три покрутился и съехал.
— И куда?
— Недалеко, километров сорок по прямой, к Ларину. Колхоз «Вперед» называется…
— Позвольте, это какой же Ларин?
— Какой? — Брови Дягилева поползли вверх, он озадачен вопросом. — А он у нас один. Севостьян Тимофеевич Ларин. — Дягилев насупился, затем пояснил: — Известный, товарищ.
— П…понятно.
Догадка кольнула мозг. Потребовалось какое-то усилие, чтобы остановить привычный ход мыслей и сделать это незаметно, исподволь. Сейчас его интересует Улыбин. Впрочем, призывы к спокойствию тщетны. Максима охватило волнение. Скрывай не скрывай, оно — побуждающая сила твоих размышлений. Неужели совпадение? Удивился отсутствию растерянности, но тотчас успокоился, нашел объяснение: «Поеду запросто, будто не знаю ничего. Сын, отец — все в прошлом». И снова настойчиво и требовательно: «Меня интересует Улыбин».
— И как же он там работает?
— Кто? — не понял Дягилев.
— Улыбин, разумеется.
— А это уж вы у товарища Ларина спрашивайте. Его кадры, он за них в ответе.
— Да-да, естественно. И все-таки в толк не возьму. Вроде и человек уважаемый, и достаток имел, а поступает наперекор здравому смыслу. Почему? Может, у него с семьей что не так?
— Не-ет, с семьей у него порядок. Хоть и рожей не вышел, а семья крепкая. С женой в любви и согласии живут. Тоня, она под стать ему — нерадостный человек. Дети у них как дети. В меру шкодливые, в меру головастые. Не в семье дело. Нутро у него скверное. Завистью изъедено. До объединения колхозов Улыбин председательствовал. Невелико хозяйство, а голова. Он и меня в личные враги определил. Дескать, я его из той упряжки вытолкнул, подсидел. Дурак. Не Дягилев эти вопросы решает — партия. Так я считаю, товарищ журналист?
Дягилев сделал ударение на слове «так», получилось это неожиданно, Максим вздрогнул:
— Видимо, так.
— Вот именно, так. Ко всему прочему, заболел он. Мы его в санаторий — отдыхай, лечись. Душа болит — понимаем. Все мы люди. Прими наше уважение и возглавь ведущую бригаду. Она двух старых колхозов стоит. Ссуду на дом старшему сыну выделили. Пусть весь улыбинский род на земле корни пустит. Не кто-нибудь, я его председателем ревизионной комиссии предложил. Мужик хозяйственный, прижимистый — нужный человек. Видать, мало ему показалось, настроился кляузы писать. Я его к себе пригласил, урезонить хотел. «Брось, — говорю, — Федор Акимыч, навоз замешивать. Увидал несоответствие — скажи, меры примем».
— А он?
— Обещал подумать. А потом взял и новую кляузу настрочил. Глаза на правду решил открыть. Подпольную ревизию учинил. Из-за каких-то пятидесяти кубов леса колхоз марать.
С каждой минутой Дягилев распалялся все больше. Властно вышагивал по кабинету, тяжело вскидывал руку, чтобы тут же с размаху рубануть воздух, а значит, достаточно зримо отделить мир Улыбина от мира Дягилева.
С этим делом покончено, всем своим видом говорил Дягилев. Но я великодушен и готов помочь прозреть еще одному неверующему.
Максим пробовал сосредоточиться. Мешал дягилевский голос, который продолжал греметь в пустоте не в меру длинного кабинета.