— Он мне все на жизнь кивал. Мол, она рассудит. Если бы не Ларин, к чертовой матери из партии поперли бы.
— Ларин? — насторожился Максим. — Ларин, значит, был против?
Дягилев будто споткнулся:
— Ларин?.. Само собой. Все общечеловеческий гуманизм проповедует — люби ближнего своего. Человек ему в рожу плюет, а он к терпению призывает. Хорош член бюро!
Шаг у Дягилева упругий, начальственный, и пол послушно скрипел, повторяя ритм этих шагов. Поначалу Максим старался следить за безостановочным движением крепкой председательской фигуры. Скоро глаза устали. Он опустил голову и так сидел, утомленный канонадой дягилевского голоса.
«Зачем я трачу время? Нелепо задавать вопросы. Дягилев не склонен сомневаться».
— А ведь могли, — гремело откуда-то сверху, — могли так прижать, чтобы и икать разучился. Двенадцать породистых коров на мясо списал, сукин сын! Пожалели. Только бригаду принял. С кем не бывает?..
«Еще день побуду, совсем запутаюсь. Если актер, то цены ему нет. А может, действительно правоту свою чувствует? Прет, как танк».
В дверь постучали. Дягилев остановился, посмотрел на дверь, потом на собеседника, хотел выяснить его отношение к этому стуку. Получилась неловкая пауза.
— У вас дела, а я с расспросами надоедаю.
— Пустое, — отмахнулся Дягилев. — Дела при мне останутся, а вы уедете. Подождут!
И было непонятно, относится это упрямое «подождут» к людям или ко всем делам, которые все равно не переделаешь. Шум в приемной нарастал, было слышно, как мужики обивают о крыльцо налипшую на сапогах грязь. Народ собирался на вечерний наряд.
Потом они прощались. Каждый был уверен, что внакладе остался не он. А когда Максим попросил заказать Москву, Дягилев посветлел лицом и выполнил просьбу с такой поспешностью, на которую только и способен довольный собой человек.
— Москву? А почему нельзя? Можно. И Париж можно, и Брюссель. Все, что хотите.
Потом Максим сидел в неприбранном кабинете парторга и ждал разговора с Москвой. Уже не в состоянии думать, ни о Дягилеве, ни о Ларине, ни о той неближней дороге, которая ему предстоит на ночь глядя.
Телефон не зазвонил, а заверещал. Максим недоверчиво покосился на аппарат. Когда непривычное стрекотание повторилось, снял трубку.
— Номер в Москве не отвечает! — раздраженно кричала телефонистка. — Пермь, Пермь, вы меня слышите? Номер в Москве не отвечает!..
Раздался треск, и теперь уже суетилась Пермь.
— «Авангард», «Авангард», — неслось по цепочке, — Москва не отвечает. Давайте другой номер. «Авангард», вы меня слышите?
Машинально назвал номер редакции и посмотрел на часы. Без десяти девять. Значит, в Москве семь. Отдаленные гудки разом оборвались, и вкрадчивый голос сказал:
— Алло…
— Редакция?
— Максим Семенович, вы?
Внутри все оборвалось, как если бы он прыгнул с разбега куда-то вниз. Тупая боль стянула желудок, поползла выше, выше, подошла к горлу, сдавила голос.
— Кажется, я. Как наши дела, Наташа?
— Наши не знаю. О ваших сейчас расскажу. Редактор крайне удивлен: почему Пермь и почему так внезапно.
— Ему кто-нибудь объяснил?
— Не знаю, видимо, Кропов. Звонили из Союза писателей. Интересовались, когда вернетесь. Ответила наугад — двадцать четвертого. Кропов снял материалы отдела литературы. Два дня стоял невероятный шум. Васюков бесится, требует ваш телефон. Я сказала, что у меня его нет. Обозвал змеей подколодной и уехал на дачу. Как бы опять не сорвался.
— А что же Кропов?
— Ничего. Бубнит без умолку: «Вторично, подражание Ремарку. Не наш стиль». Наверняка заручился поддержкой главного.
Лицо Максима вытянулось. Даже наедине с собой он не смог скрыть удивления:
— Вот как! Откуда вы все знаете?
— Люди спорят — я слушаю. Этого вполне достаточно. Вы же сами говорите: умение слушать — дар, которым обладают немногие.
Максим нащупывает в кармане сигареты, пробует их достать.
— Почему вы молчите?
— Прихожу в себя от ваших новостей. Еще что-нибудь?
— Гречушкин разучился улыбаться — переживает. Пристает ко всем с расспросами. Почему поехали вы? В редакции вами недовольны. Больше всех возмущается Лидия Анатольевна.
— Господи, — не удержался Максим, — а этой что нужно?
— Не знаю.
— Ну а Кропов?
— Улыбается, говорит, что заместитель редактора вправе принимать самостоятельные решения. Однако он такие методы не одобряет. И вообще общество испокон веков губили иллюзии. Это он специально для Гречушкина.
— Все?
Максим боялся спрашивать напрямик. Ему показалось, что он слышит, как она перебирает бумаги.