Лада сняла очки, шляпку, поправила волосы. Ей не хотелось ни о чем говорить.
На берег накатывались рыжие волны.
— Пошли купаться…
Гречушкин послушно поднялся:
— Пошли…
Он посмотрел в воду. Тусклое рыжее солнце и небо, тоже тусклое, отражались в ней. Кучерявая бахрома рыжих клочковатых облаков плыла по воде.
— Все в тысячу раз сложнее, — пробормотал Диоген и тут же нырнул. Лада осталась где-то в стороне. Он плыл прямо на белый пучеглазый буй. Скоро ему надоело крутить головой, он повернулся на спину и поплыл назад. Теперь небо было похоже на сухую, слегка подсиненную парусину.
Потом они, продрогшие и довольные, лежали, уткнувшись в горячий песок. Лада уснула. А Гречушкин лежал и думал о своей жизни, где и получалось многое (зачем напрасно говорить), но вот в главном (а Гречушкин считал дом вроде как житейской основой), в главном никак не складывалось.
Солнце заползло за край облака, стало прохладнее… Лада открыла глаза, потянулась. Сказала сонно, как если бы ничего не говорила прежде:
— А Чередову ты скажи. Один черт кто-то проболтается… Лучше самому. Да и с Тищенко у вас не просто так — дружба.
Дуся сосредоточенно слушает Ладу, жмурится, пропускает сквозь пальцы горячий песок. «Даже удивительно, — думает Дуся, — баба, а ум мужичий».
— Углов, считаешь, дурак?
Лада смеется:
— Дурак, по всему, ты, Дуся.
Гречушкин не обижается…
— Лучше бы он мне ничего не говорил… Иначе на подлость смахивает. Углов на меня рассчитывает, а я…
— Значит, Углов на тебя может рассчитывать, а ты на Углова — нет.
Диоген трет занемевший лоб:
— Чередов взбесится, ты же его знаешь. Я ему намекну только: мол, Углов уехал, а там сами мозгуйте…
Гречушкин принял решение, и ему стало спокойнее. Он даже рискнул улыбнуться.
— Ты не тяни с этим, Дуся.
— Ладно, — буркнул Гречушкин и прижался щекой к теплым Ладиным рукам.
По водохранилищу тащится длинный караван груженных щебнем барж. По узкой кромке борта, как по канату, бегут полосатые матросы. Буксир натужно гудит. Прямо под мост скатываются порожние громыхающие самосвалы.
Чередов только что отобедал. Сейчас он расхаживал по кабинету и всеми правдами и неправдами старался согнать навязчивую сонливость. Еще пять минут, затем Чередов выпьет чашку черного кофе… И уж тогда, милости просим, он в лучшей форме. Сегодня вторник, дел по горло… Чередову надо сосредоточиться. Эстеты на субботний номер готовят сюрприз — «круглый стол» по свободному времени. «Дело было вечером, делать было нечего…» Соседи из «Вечерки» лопнут от зависти. Чередов уже смотрел материал. Слегка притушить, и задел на субботу готов. Жаль, Тищенко в отъезде. Нужна полемичность. Три-четыре отрицания очевидных истин, и читатели уже вопят: «К барьеру!» Конечно, можно подождать его возвращения… А если прогадаешь? Соседи не сидят сложа руки. И заголовок готов: «Часы «пик». Нет… Всякое промедление чревато… Надо соглашаться с отделом культуры.
Воспоминания о Тищенко возвращают редактора к началу сегодняшнего дня.
Утром явился Диоген Гречушкин. Какой-то оглушенный, загнанный. Явился, не предупредив, как снег на голову.
Они не стали расспрашивать друг друга о жизни, о судьбах однокашников. Если человеку надоело быть одному, он заглянет на огонек, непременно вечером. Тебе хочется решить дело — ты придешь днем. Утром не приходят, утром — являются, приятного в утреннем визите мало. Чередов вышел ему навстречу и, уже протягивая руку, спросил:
— Что произошло?
Гречушкин и сам не знал, отчего так торопился. Он редко паниковал, а тут вдруг засуетился. Получалось, что все он делает впопыхах: бреется впопыхах, ест впопыхах и вот уже не идет, а бежит. Ему еще надо заскочить в издательство, у него берут повесть. Сломя голову он вылетел на середину мостовой. Будто если и ехать в газету, то только схватив «левака», а схватив, подгонять его: «Увеличь обороты, шеф, внакладе не будешь».
Запыхавшийся, стоит он на пороге, хватает бесчувственными губами умиротворенный тяжелыми портьерами воздух редакторского кабинета. Теперь можно сесть и отдышаться: успел.
— Произошло, — Гречушкин безвольно упал в кресло и стал рассказывать эту непонятную, путаную историю.
Чередов слушал его молча — это привычка. Он редко перебивал собеседника, прикидывал в уме, на ходу опровергал собственные доводы. Все упиралось в Тищенко. Уже в середине рассказа он понял — придется ждать. Сначала — возвращения Углова, а затем — приезда Тищенко. Ему хотелось бы поверить в придуманность всей истории, но Чередов опытен. Сегодня вечером он позвонит редактору журнала или, еще лучше, заедет к старику домой. Они сумеют договориться. Встать в позу обиженного человека: «Друзья так не поступают… Я от тебя этого не ожидал». Еще две-три мрачные реплики — и старик готов. Чередов будет знать больше, чем знает Углов. А там вернется Тищенко. И вот тогда они выпорют мальчика публично, то-то будет потеха. Судя по материалу Тищенко, Улыбин — цепкий проходимец. И все-таки Углова жаль, мог оказаться сообразительней.