«Ты хочешь остаться? — писала Нина. — Жаль. На кафедре тебя ждут. Но если так надо — решай сам. Может быть, это даже к лучшему. Если повезет, к твоему приезду закончу кандидатскую. Прочла твою статью, сначала не поверила. Мама посмотрела и говорит: «Это он?»
Дальше письмо обретало свой обычный стиль. На пяти страницах умещалось все: ее родители, мои родители, галерея далеких и близких родственников. Мои друзья, ее друзья, друзья друзей и многое другое, что неминуемо попадало в перечень обязательностей, о которых она считала нужным сообщить. И опять ни слова о рукописи. Я терялся в догадках, не находил объяснения рассеянности Нины.
«Неужели что-то кончилось, так и не начавшись? — спрашивал я себя. — Может, стоит на все махнуть рукой? А дальше что? Действительно, что дальше? Семья, работа — неоспоримые слагаемые, они дают ту самую сумму. Ее принято называть смыслом жизни. Пропади одно из них, и все немедля полетит в тартарары».
Кажется, опять стучат. Максим насупился.
— Да, да, войдите.
Дверь дернулась, независимо поплыла по кругу. Ступенчатая голова Пети Васюкова, заведующего литературным отделом, повисла над дверной ручкой.
— Сейчас или потом?
— А много?
— Хватает, листов пять.
— Он что, в своем уме?
— Это вы у него спросите.
— В какой номер?
— Говорит, в седьмой.
— На два номера?
— Не-а.
— Ты что, серьезно?
— Какие шутки, велено править.
Лицо Пети пропало, но тут же появилось снова, улыбка плавает на Петином лице, отчего оно становится еще круглее.
— Вас изволят просить.
— Редактор?
— А как же-с, они.
Максим с пристрастием окинул пустой стол, недовольно покосился на лист бумаги, где, кроме собственной подписи, расположенной так и сяк, ничего не было, решительно сбросил его в ящик, вздохнул и вышел в коридор.
Дверь в редакторский кабинет чуть приоткрыта. Главный разговаривает по телефону.
«Подождем», — решает Максим, нервно трогает галстук, лохматит волосы, осматривает себя в оконное стекло. Треск пишущих машинок надоедливой дробью отдается в ушах.
— Неотразимы! — голос у Наташи с хрипотцой.
Чертова девка! Во все сует свой нос. Максим пытается улыбнуться:
— Польщен, вы ко мне внимательны.
— Боитесь? — она уже повернулась и с каким-то беспокойством разглядывает его.
— Кого? Вас?
— Нет, отчего же? Редактора.
— Боюсь, — соглашается Максим. — А что, заметно?
— Да нет, я пошутила.
«Вот видишь, она пошутила. Разве могло быть иначе?»
— Максим Семеныч, ты здесь? Зайди.
А что, если сейчас, без проволочки?.. С присущей главному многозначительностью: «Я тут письмо одно получил…» Ноги становятся ватными. Однако надо идти. Чему быть…
— Васюков сказал… — Максим кашляет.
— К черту Васюкова! — обрывает редактор. — Садись.
Редактор привычным движением выбрасывает на пухлую ладонь белые шарики, запрокидывает голову и сосредоточенно глотает. Редактор — гипертоник. Когда редактору куда-нибудь надо уехать или он намерен дотянуть очередную книгу, он приглашает Максима в кабинет и начинает в его присутствии принимать лекарства. При этом он ничего не говорит, а только страдальчески покачивает головой, пока болезненная гримаса не уйдет окончательно куда-то в самую глубь водянисто-голубых глаз. Потом редактор тяжело опустится в кресло. Его расстроенный взгляд упрется в одну точку, а крупные губы будут шевелиться, словно намерены перебрать все без исключения годы, которые отпущены загадочной судьбой на существование грузного редакторского тела.
«Скверно! — скажет редактор, раза два причмокнет языком и опять скажет: — Скверно».
«Может, вам отпуск взять, Василий Константинович? С этим не шутят».
Внимание сотрудников приятно, их сообразительность тем более. Редактор умиротворенно засопит:
«Какой отпуск? Что вы! Вот денька два отлежусь, и порядок. Сейчас, брат, не до отдыха».
В общем, редактор — мужик ничего, рассудительный. Работать с ним можно.
Белый шарик упал на ладонь, покатился по ней. Рука качнулась, и шарик, описав дугу, скрылся в лунке редакторского рта. Все старо как мир. «Мнительность доконает меня».
Максим устроился в кресле удобнее, вытянул ноги. Однако главный не был настроен во всех деталях выполнять привычную процедуру. Он порылся в карманах, достал мятый исписанный листок.
— Вот, — сказал главный и обстоятельно посмотрел на Максима. — Читал «Литературку»?