— Ах, вот что тебя волнует? Браво! — Лада потрогала губами цветы. — В истории с Тищенко единственное пострадавшее лицо — это ты. Углов поставил под сомнение твою профессиональную честность. У тебя короткая память, Гречушкин.
— Ты преувеличиваешь, у него свои соображения.
— Вот именно, свои. Твои соображения его не интересовали.
— Возможно, ты и права. И все-таки мое положение идиотское, необходимо что-то предпринять.
— Пожалуй, — Лада утвердительно качнула головой. — Ты знаешь, где сейчас Углов?
— Нет.
— По крайней мере, его можно разыскать?
— Наверное. Нужно время.
— Отлично. Тогда не будем его терять. Позвони Максиму, прояви заинтересованность. Скажи, что не находишь себе места. Слава богу, это действительно так.
— Но зачем?
— Ах, Гречушкин, надо думать совсем о другом. Уверяю тебя, Шувалов не оговорился, когда пригрозил — будете расхлебывать все сами. Тебе понадобятся союзники.
— Мне не следовало идти к Чередову. Не следовало.
— Что ты заладил? Следовало, не следовало… У вас не получилось разговора. Разве не так?
— Не получилось. Но я ему успел сказать: «Углов поехал проверять материал Тищенко».
Она заметила на его лице отчаяние, и ей стало жаль его.
— Глупый, ты хочешь быть для всех хорошим. Так не бывает, Гречушкин.
Он остановился, посмотрел на пустой спичечный коробок, раздраженно раздавил его, поддал ногой.
— Я хочу быть порядочным. Углов кому-то нравится, кому-то нет, но…
Она не дала ему договорить:
— Уже слышала: корректный, легкоранимый, неустроенный, почти Христос.
— Не кричи, — он поморщился. — Что тебя не устраивает в моем поведении? Я попросту боюсь проиграть.
— Господи, неужели ты ничему не научился, ничего не понял? У тебя должна быть своя игра, в которой мало не проиграть. Надо выиграть. В общем, думай сам.
Она лихо перебросила сумочку через плечо и, не оглядываясь, быстро пошла через двор.
— Послушай, нельзя же так вот, взять и уйти. Мне нужен твой совет.
— Совет? — она на какую-то секунду остановилась. — Ради бога, действуй.
ГЛАВА V
Самолет выкатили на взлетную полосу. На повышенных тонах взвыли моторы, машина задрожала и стремительно пошла вперед.
— Взлетели, — заметил сосед, мрачно разглядывая плывущую под самолетом землю.
Машина завалилась на левое крыло, и теперь город был похож на строительный макет, разрезанный прямо посредине игрушечной железной дорогой.
«Ну, вот и все», — сказал Максим, поерзал в кресле, устраиваясь удобнее, вынул блокнот и записал четыре фамилии: Дягилев, Ларин, Тищенко, Улыбин. Соединил фамилии жирными линиями. Получился квадрат. В квадрате Максим нарисовал елку, совсем такую, как продают на елочных базарах в Москве. На елке поставил знак вопроса, елка сразу стала гуще. Чуть в стороне от вопросительного знака нарисовал букву «я», на секунду задумался, поставил инициалы и мрачный восклицательный знак. Мир двухчасовой давности решительно становился прошлым.
Возможность оказаться за пределами этого мира имела свои преимущества.
«В моих размышлениях появилась логика, — сказал себе Максим. — Тищенко ехал в командировку с единственным желанием проветриться и, если получится, сделать сносный материал. Когда есть конкретный адрес, а добавление к адресу письма, гипотезы строятся сами собой. Ты еще не приехал, а они уже становятся аксиомами. Дягилев — друг Тищенко. — Максим вздохнул и почесал за ухом. — Нет, друг — слишком категорично. Они знакомы — это точнее».
Максим попробовал перо, ручка по-прежнему царапала бумагу. Под фамилией Тищенко появилась жирная прерывистая черта.
Итак, Дягилев встретил Тищенко. Они расцеловались. Говорят, Дягилев умеет принимать гостей.
У Дягилева героическое прошлое. Ларин тоже воевал. Улыбин тоже. У всех героическое прошлое. Тищенко поехал писать о настоящем. Собирался поселиться в гостинице. Дягилев замахал руками.
«Будешь жить у меня», — сказал властно, обстоятельно. «А почему нет?» — спросил себя Тищенко и поселился у Дягилева. Первый разговор всегда, самый долгий. Легли спать под утро. Сначала Тищенко не хотел показывать улыбинские письма Дягилеву. Потом передумал. Дягилев прочел письма, сплюнул под ноги:
«Скотина!»
Злоба на Улыбина была долгой и непроходящей.
О чем говорил Дягилев?
Максим вытянул ноги и только сейчас почувствовал, как занемела спина. Оглянулся. Девушка, читавшая «Айвенго», переменила позу. Спящий сосед потерся щекой о жесткую спинку кресла и сказал: «Нюсик».