Максим допил остатки чая, пожевал лимон. Во рту появился горьковатый привкус. Привычка жевать лимон осталась после Кубы.
Тищенко не понял Улыбина — это факт. Федор Акимович был замкнут и не доверился Тищенко — это тоже факт. «Пишу, что вижу», — любил повторять Тищенко и написал «Причуды и домыслы Федора Улыбина», а строкой ниже: «Из записок погибшего человека».
Потом наступило время откликов, эмоций и разочарований. Среди прочих были три письма Федора Акимовича Улыбина. Письма прочли. Скандальные письма всегда читают. Хотел показать Тищенко — не получилось. Тищенко много ездил, а когда был в Москве, пропадал бесследно. Все, что случилось потом, можно считать следствием несостоявшегося разговора.
Ну что ж, все выглядит достаточно убедительно. Максим еще раз просмотрел записи. Какой-то час, и он дома.
— Я спокоен, — сказал Максим вслух и посмотрел в окно. Навал рыхлых облаков, похожих на неубранный хлопок, мешал увидеть землю. — Все еще впереди. Мне только кажется, что я смогу доказать свою правоту. И тем не менее я спокоен. — Максим закрыл глаза.
Как же хочется домой! Увидеть свой стол, потрогать его. Нина уже три раза предлагала продать стол. А он против. Вовсе не упрямство. Он где-то слышал, будто Паустовский мог работать только за шершавым столом, старым и скрипучим. Причуды? Пусть так. Он-то верил, стол приносит ему удачу.
Накануне отъезда, уже затемно, прибежала сторожиха Капа:
«Акимыч, твово квартиранта к телефону просют».
Он даже одеться забыл. Как был в майке, так и побежал в темноту, еле поспевая за сторожихой.
Слышимость оказалась скверной. Максим с трудом разбирал слова, хотя Гречушкин повторял их по нескольку раз. Позже, когда кончился разговор и Максим, ежась от ночной сырости, спешил назад, он стал думать:
«Статья о канале. Редактор ее читал, помнится, даже похвалил. Если неприятности у журнала, меня непременно разыскал бы Кропов Глеб не любит отвечать за чужие грехи. Но Глеб не звонил. Значит, неприятности касаются только меня. Интересно, какое отношение к моим неприятностям имеет Гречушкин? Идея статьи принадлежит мне, формально Диоген может быть спокоен. Сообщить сомнительную новость — в главке недовольны статьей? Слава богу, во имя этого она и писалась. Нет, здесь что-то не так. Он хочет меня предупредить… Ему необходимо подтвердить свою порядочность. Значит, есть основания в ней сомневаться? Ах, все это суета. Главное, я спокоен».
…В конце салона вспыхнуло световое табло. Максим вытянул занемевшие от неудобного положения ноги, посмотрел на часы. Они прилетают в шесть вечера, его встретит Коля, конечно, если успели предупредить. Пока получат вещи, пока доберутся, будет начало седьмого. В редакции вряд ли кого застанешь. Но он все равно поедет — привычка. Нужна отправная точка — точка отсчета, с нее все начинается.
Открылась дверь салона, и стюардесса сказала:
— Минуту внимания! Просьба застегнуть ремни и не курить. Наш самолет пошел на посадку.
С прибытием вас, Максим Семенович. Еще каких-то тридцать минут, и вы окажетесь в другом измерении. Можно себе представить, что скажет старик, когда узнает результаты.
Журнал обманул читателя?
Грузное тело редактора нелепо дернется, он рассеянно сбросит очки, вынет платок и будет долго и сосредоточенно протирать стекла.
«То есть как обманул?» — чуть заикаясь, переспросит редактор.
Максим разведет руками.
«Конечно, мы сделали это неумышленно, но…»
«Какая разница, умышленно, неумышленно!» — отмахнется Василий Константинович.
«Вот именно, важны факты. А они существуют, и в объеме, достаточном для обоснования нашего позора».
Редактор презрительно фыркнет:
«Позора!.. Я вижу, вас не надо просить быть откровенным».
«Не надо», — согласится Максим.
…Все поднялись со своих мест, они прилетели.
Он не ошибся, его встречает именно Коля.