Уже вечер, но машина еще хранит тепло жаркого дня.
— Поехали, — бросает Максим рассеянно. И они едут. Вот-вот стемнеет. Стоп-сигналы впереди идущих машин похожи на праздничную иллюминацию. Выхватывая упругий ком воздуха, с тяжелой одышкой проносятся «Икарусы», испуганными стрекозами выскакивают из темноты мотоциклисты, стреляют кашлеподобной очередью и уносятся прочь. Желтый зонт света качается над городом, и ветер раскачивает его еще сильнее.
Его поездка не может закончиться просто так. Интересно, знает ли о ней Тищенко? Скорее всего, да. А впрочем, не знает сейчас — узнает позже. Какая разница! Опровержение в собственном журнале равносильно самоубийству. «Причуды и домыслы Федора Улыбина» заявлены как лучший материал года. Что же делать? Заставить Тищенко выступить еще с одной публикацией, развенчать Дягилева? Не согласится. Улыбин требует полного оправдания, полного. Выступить самому? Против кого и где? Ну, где выступить, это вряд ли проблема. А вот против кого? Вопрос, достойный не только внимания, но и изучения. Разумеется, против Тищенко, а значит, против Чередова, равнозначно против газеты. Не лишним будет вспомнить, кто тебя поставил на ноги. Кому ты намерен бросить вызов? От великого до смешного один шаг. Сегодня ты заместитель главного редактора, нечто вроде молодого дарования. Не слишком много, но и не так мало для твоих тридцати с небольшим лет. А кто ты завтра? Человек, раздавленный тщеславием, игрушечный Дон-Кихот? Жечь мосты — удел тех, кто не намерен возвращаться назад. Твоя командировка — просвет в этом круге взаимозависимых субъективностей. Ты искал суть, проклиная собственную непросвещенность, так и не поняв до конца, что именно ей ты обязан своим бескорыстием. Ты убежден в правоте своей, прекрасно, но торжество ее придется отложить до завтра. Когда-то следует понять: исключить собственный мир невозможно. Там, за его пределами, ты был человеком иного мира. Люди двигались вокруг тебя, спорили с тобой, возражали тебе, но при всем том они были помимо, да-да, помимо тебя. Максим Углов оставался независимым. Ты уехал, и нити, связывающие вас, растворились в пространстве. Ты вернулся в свой собственный мир, где твоя зависимость от самого себя очевидна. Этот мир, по улицам которого ты лихо катишь в удобной машине, не просто мир иной. Все гораздо сложнее. Ты один из героев его. Пройдет немного времени, и Шувалов тоном человека, привыкшего прощать, скажет тебе: «Дорогой мой, вы привезли ключ, которым невозможно открыть ни одной двери. Постарайтесь спрятать его, иначе нас будут подозревать во всех совершенных и несовершенных взломах и кражах. Никому не объяснишь, что вы носите пистолет только для того, чтобы колоть им грецкие орехи».
— Стой!
Машину резко вывернуло влево, было слышно, как юзом протащило задние колеса, они грубо ткнулись в обочину тротуара.
— Забыли что-нибудь?
— Нет, ничего. Просто маленькая корректировка траектории нашего полета. Мы едем в редакцию газеты, Коля. Ты меня понял? Мы едем к Чередову.
Максим посмотрел на радужные круги фонарей и громко засмеялся: «Главное, я спокоен».
Чередов долго потирал переносицу, стараясь вспомнить, когда они виделись последний раз. Затем поднялся, прихрамывая, обошел стол, уверенно пожал руку. Здесь все было по-старому: занавешенные окна, приглушенный свет, стол, вечно заваленный бумагами, чеканный герб города Ярославля (почему именно Ярославля, никто не знал, редактор был родом из Смоленска), кусок антрацита с полированными гранями — подарок шахтеров Кузбасса, пара удобных кресел, сидеть в которых было чрезвычайно уютно, отчего собственное мнение казалось уже не столь убедительным и столь собственным, газетные полосы на стене, и даже редакторская привычка пить воду со льдом осталась неизменной.
— Не забываешь нас. Это хорошо, — сказал Чередов и отпил глоток воды. — Альма-матер грех забывать. Ну, как там жизнь в стороне российской? Слышал, в командировку ездил?
— Было, — согласно кивнул Максим. «Все знает. Тем лучше. Игра в кошки-мышки отменяется».
Чередов откинулся на спинку кресла и стал внимательно разглядывать Максима: «Зачем он пришел? Еще утром его не было на работе. Видимо, только что с самолета. И сразу ко мне, странно».
— Вы так меня разглядываете, будто сомневаетесь, я ли это на самом деле?
— Сомневаюсь? Нет, завидую. Ты вот и ездить успеваешь, и писать успеваешь, а я полгода выбраться в Ростов не могу.
— Иная работа, иные заботы. — Максим развел руками. — Жизнь…
— Вот именно — жизнь. Удачно съездил? — в его голосе слышится участие.