В четырнадцать лет Диоген попал в окружение оголтелых послевоенных подростков. Случилось все крайне неожиданно. Он и сообразить толком не успел, как был взят двумя милиционерами на углу Коломенского переулка. Отец сбился с ног, но изменить ничего не мог, история касалась крупного ограбления комиссионного магазина. Его незадачливый сын, как определялось в бумагах, Диоген Анисимович Гречушкин, пятнадцати с половиной лет от роду, проник в помещение комиссионного магазина через вентиляционную трубу. Далее с хроникальной последовательностью шло описание сути дела, в котором он, Диоген Гречушкин, был лицом отнюдь не второстепенным. В протоколах также отмечалось, что действовал подросток Гречушкин вполне профессионально, был он в перчатках и резиновой обуви без контрастного следа. Тем же путем, через вентиляционную трубу, Гречушкин передал в руки участников ограбления — граждан Кудинова, Берестова, Блажина и Чутикова — сорок ценных вещей на общую сумму семьдесят две тысячи рублей семьдесят одна копейка. В ходе следствия и на самом суде долго искали смягчающие обстоятельства. В конце концов их, видимо, нашли.
Гречушкин возвратился домой, имея за плечами неполные восемь классов образования и два года колонии строгого режима. Год следующий, 1950, прошел спокойно. Диоген Гречушкин устраивается на работу. Без особого труда осваивает специальность каменщика и в августе месяце приносит домой первую самостоятельную получку. Отец, окончательно уверовавший в нескладную судьбу сына-неудачника, без особой радости подержал в руках отливавшую глянцевым блеском пачку хрустящих трешек, подозрительно сощурил глаза и тут же мрачно пошутил: «Ума нет, так хоть при деньгах, и то ладно. Вера, неси кагор. Раба божьего Диогена обмыть положено».
Отец пил немного, но пьянел быстро, ронял тяжелую руку на худое, но уже налившееся упругостью плечо сына и с плохо скрытой обидой на себя, войну, жизнь, что никак не устраивалась, начинал говорить, без конца путался, запинался, возвращался назад и снова говорил о том, что должно было обязательно получиться из Гречушкина, но никак, хоть убей, никак почему-то не получалось.
Так состоялось посвящение Диогена Гречушкина в рабочий класс. Отсрочка в армию по обстоятельствам, для него не очень объяснимым (какие-то шумы в сердце), оказалась роковой. Теперь, много лет спустя, он часто задавал себе вопрос: как же все получилось? И хотя он ныне человек умудренный — года, слава богу, сорок, — унылая боль нет-нет да и разбередит душу. Отец во всем винил себя да еще мать. Гречушкин не помнил матери. Он просто знал — мать была. Вернее, в его память кто-то вложил сведения, состоящие из этих двух слов, узнать что-либо подробнее он так и не решился. А может, действительно, причиной была порочная наследственность по материнской линии. Во всяком случае, магнитное поле преступного мира каким-то чудом выхватило Гречушкина из жизни. Еще не успела по-настоящему утвердиться тихая радость, что вот наконец пусть не так, как хотелось, но все-таки уладилась, очеловечилась судьба сына. И тепло от этой, может и не шибкой, удачи согревало осунувшееся лицо отца, и тетя Вера перестала плакать и вздыхать по ночам. Нежданно-негаданно грянул гром. По притихшим в зимней стуже улицам города пополз слух — взяли банду. Их оказалось не так много — двенадцать человек. Они вскрывали на ходу железнодорожные вагоны, уже заведомо зная, какой груз перевозится. Пропажу обнаруживали на конечной станции в то время, как предметы грабежа сбывались с рук в самых различных городах.
Всю группу взяли после полудня, взяли всех разом в парке культуры и отдыха.
Они не сопротивлялись, да и какой толк! Их вели к двум крытым машинам, а люди вокруг недоумевали, как будто даже жалели их, возмущались, откуда и почему столько милиции в этой праздничной, беззаботной толпе. И день был самым обычным. Воскресное гулянье. Работают все аттракционы, в парке играет музыка.
Запомнилась теснота машины, решетчатый квадрат света на полу. Лиц не видно, людей не угадываешь по голосам.
Его кто-то схватил за руку. Хрипящий шепот, будто на бегу. Он догадался — Чиж. Ему предлагали взять вину на себя. Обещали выручить, качнуть монету.
— Ты у нас главный, понял, — хрипел Чиж. — Тебе много не дадут, мал еще. Зато образованный — тебе поверят. У меня хвост. Мне намотают под завязку. А ты чистенький, понял. То, что было, не в счет. Шалости, детство. Попадешь под амнистию. Ну три года, от силы пять. А там гуляй. Каждый месяц деньги на твой счет в сберкассу. Слово Чижа — мы не забываем друзей. У тебя золотые руки, будешь иметь все. Захочешь завязать — решишь сам.