Когда же Максим принес рожденный ночным бдением десятистраничный отчет, Шувалов скосил глаза на крупную надпись в самом углу: «Лично» — и, не читая, смахнул все в ящик стола:
— Потом.
Потом был еще день, а вместе с ним неопределенность, суета, которую принято называть работой. Максим уже не говорил себе: «Я спокоен». Вернулось обычное состояние: свинцовые круги под глазами, скупость на слова. Ему не в чем упрекнуть старика. Будь он на его месте, Максим вряд ли поступил бы иначе. А тут еще эта история с каналом. Если уж выговаривать старику за что-либо, так это за нежелание выслушать. Скрипнула дверь. Наташа смотрит на него своим кротким вопрошающим взглядом.
— Однако, вас ждут.
У нее удивительная привычка начинать фразу со слов неопределенных: «однако», «скажите». И говорит она их не просто так, а будто выкатывает одно за другим, дескать, вот посмотрите, как я могу.
Максим обреченно вздохнул:
— «На третий день узника перевели в соседнюю камеру». Ругайте меня, Наташа.
— Не могу.
— А вы через не могу ругайте.
В Союзе журналистов, откуда редактор только что вернулся, статью Углова ухитрились не прочесть. Долго и терпеливо выслушивали обиды Шувалова, как ему показалось, разделяли его возмущение, восхищались его терпением. А когда Шувалов намекнул, что неплохо было бы зама перевести в другой журнал, спохватились и тут же спросили: «Собственно, о какой статье речь?»
Шувалов понимающе улыбнулся. Он даже не обиделся, представил себя со стороны: наверное, он и в самом деле смешон со своими карманными заботами. В этот же день Василий Константинович нанес еще несколько обязательных визитов. Оставлять поступок Углова без каких-либо последствий было немыслимо. Василий Константинович старался это объяснить, приводил убедительные доводы. Разговоры не проходили бесследно, в одном из них ему доверительно сообщили: Чередов ни на минуту не сомневается, что Шувалов о статье Углова знал заранее и все произошедшее не случайность, а продуманные действия против газеты.
— Глупости! — вспыхнул Шувалов. — Как он не может понять!
Человек, сообщивший новость, пожал плечами:
— Ерунда, конечно, но вот вбил себе в голову. А вы Чередова знаете, его не переубедишь.
Что верно, то верно, Шувалов Чередова знал. Как, впрочем, и своего заместителя. Углов был неплохим заместителем. И хотя усилия, которые предпринимал Шувалов, чтобы восстановить себя против Максима, были воистину титаническими, в той же мере они были тщетными. Шувалов не мог себя перебороть. Они не разговаривают уже десять дней. Мальчишка в абсолютной изоляции, люди отвернулись от него. Надо собрать сотрудников и выпороть на виду у всех. Он самолюбив, ему это пойдет на пользу.
Плохо отточенный массивный карандаш вздрагивает и ставит на полях неряшливые птички. На столе громоздится стопа журналов «Пламя», самый верхний раскрыт. Шувалов в третий раз перечитывает статью Тищенко и начинает читать снова. Десятистраничный угловский отчет лежит тут же. Время от времени Шувалов заглядывает в него, делает какие-то пометки. На первой странице жирный вопросительный знак. Карандаш ломается, точка под знаком получается еле заметной. Василий Константинович тянется к звонку. Надо бы попросить воды — душно.
Перед дверью редакторского кабинета Максим останавливается, решает на всякий случай постучать. Делает это осторожно, двумя пальцами.
— Молчит, — Максим оглядывается назад.
— Я же говорю, зол, как тысяча чертей.
В кабинете с грохотом падает настольная лампа.
— В самом деле, лютует.
Санитары, здоровые, лохматые ребята, легко снимают Шувалова с кресла и осторожно кладут на носилки.
— Кто поедет с ним? — Врач, мужчина с безразличным, усталым взглядом, разбавляет лекарство водой.
Максим пожимает плечами:
— Надо позвонить жене.
— Не надо, — голос у Шувалова сипловатый, глухой. — Это пройдет.
Врач смотрит на Гречушкина, Наташу, ждет, что скажут они. В коридоре появляется Лужин, берет врача за локоть и что-то шепчет ему.
— Тогда поехали, — соглашается врач.
— Если можно, без сирены, — хрипит Шувалов.
— Обязательно. — Санитары подхватывают носилки. Максим толкает дверь, она распахивается настежь.
«Ну что ж, так даже лучше, — думает Шувалов, — как-нибудь разберутся без меня».
Машина тронулась, он закрыл глаза.
Василия Константиновича Шувалова увезли в больницу с острым приступом поджелудочной железы.