Углов сложил ладони лодочкой, подул на них: «Отчего Кропов так раздражен? Если первый раунд выиграл я, то второй, бесспорно, за ним».
Становилось прохладно, Максим поежился.
— Именно мое и ваше присутствие делает этот довод несостоятельным.
— Ну, знаете ли…
— Не суетитесь, это же наивно. Скажите лучше, почему вы меня так не любите?
«Интересно, очередная уловка или желание узнать правду?» — Глеб Кириллович даже попробовал улыбнуться.
— Вы максималист. Всему даете крайнее толкование. Мы не дружны, это справедливо. Работа всегда работа.
— Нехорошо! — Глеб Кириллович почувствовал цепкую руку на своем плече. — Вы намерены выиграть партию в расчете на зевок противника? Это возможно, но неинтересно. Мне помнится, я был маленьким и, чтобы обмануть партнера, брался за одну фигуру, а ходил совсем другой. И еще одна хитрость: обдумывая ход, я смотрел на противоположный край шахматной доски, хотя настроен был нанести удар совсем в ином месте. Наивное детское коварство! А суть проста: я не умел играть в шахматы. Это был мой путь к познанию человеческой психологии. Собственная теория маленькой лжи.
— Я вам напоминаю незадачливого шахматиста?
— Отчасти, когда я слушаю вас, меня подмывает крикнуть: «Я уже взрослый и чему-то научился. Ну, скажем, жертвовать легкие фигуры и ставить детский мат».
Кропов поправил очки:
— Надо полагать, ваша откровенность — это тоже жертва во имя будущих побед?
— Вы меня переоцениваете, Кропов.
Углов закидывает руки за спину и начинает ходить вдоль небольшого газона.
— Мой приход в журнал нарушил ваши личные планы — допускаю.
Глеб Кириллович протестующе поднял обе руки:
— Нет, нет, вы заблуждаетесь.
— Заблуждаюсь? — Углов отрывистым движением поднимает воротник плаща. — Черт возьми, действительно прохладно. Поверьте, я не готовил себе этого места. Мне предложили работу в журнале, предложили неожиданно — я отказался. Потом это сделали еще раз, но уже более настойчиво. И я уступил.
Было тихо, как может случиться лишь в самом начале ночи. Город выдохся, и шум его безропотно угасал на опустевших мостовых. Один за другим гаснут фонари. И только вокзалы да десяток центральных улиц не знают покоя и еще гудят, донося в темную заводь глухих дворов всплески непонятных звуков. На выгоревшем газоне, куда не достает свет уличного фонаря, стоит портфель, а рядом с ним помрачневший Кропов. Конечно, если рассуждать здраво, Углов не пришел сам. Глеб Кириллович готов даже допустить, что он не знал о существовании некоего Кропова, а его скрытых надежд и подавно. Углова привели и посадили в тот самый кабинет, который Кропов уже не раз видел во сне и считал своим. В журнале давно не было заместителя, и ему в силу своих обязанностей приходилось выступать вроде как в двух ролях. Глеб Кириллович беседовал с авторами, председательствовал на всевозможных диспутах, отчего скоро привык к определенной промежуточности своего положения и уже сам утвердился в мысли, что назначение его заместителем редактора — дело решенное. Желание выдвинуться имело еще одну немаловажную причину. Мечтал Глеб Кириллович купить дачу. Прибавка к жалованью была бы весьма кстати. Дело считалось неспешным, владелец дачи о продаже разговора не вел, все больше жаловался на здоровье, суету. Ни дома, ни среди друзей Глеб Кириллович своей затаенной мысли не высказывал, хотя в душе был уверен, что года через два дачу ту непременно купит. И вдруг все рухнуло… Заместителем редактора назначили Углова. Первым отчетливым желанием, которое и могло возникнуть среди растерянности, было желание немедленно уйти из журнала. В каком-то неясном смятении Кропов спешил домой, звонил друзьям, говорил, что все осточертело, выслушивал в ответ ободряющие слова: обещали узнать, подумать, кое-кому намекнуть, но больше советовали не валять дурака. Тут же предлагали куда-то закатиться, отвести душу. Так прошла целая неделя. Он еще машинально набирал номера друзей. Все оставалось без изменений, обещали отладить, устроить. И тогда Глеб Кириллович понял: уходить ему некуда и распростертые руки, с которыми его ждут в издательствах, — всего лишь миф, рожденный воспаленным воображением.
Кропов с трудом отвлекся от мрачных мыслей, запрокинул голову. В его квартире зажегся и погас свет.
— Послушайте, Углов, — Глеб Кириллович очень редко называл Максима по фамилии. — Отчего вы так торопитесь с Гречушкиным?
Максим посмотрел под ноги, глаза трудно привыкали к темноте. Он ничего не увидел. Тогда он стал смотреть на небо. Звезд много. Луна похожа на тонко срезанный ломоть голландского сыра. Максим поискал глазами созвездие Медведицы, нашел.