. Когда уж брат Яков вступил, ну, тогда все пошло как по маслу. Он Трехсвятительскую жилу открыл... -- Вас ведь много, братьев? -- Я-то самый меньшой, а постарше меня еще пятеро: Прокопий, Андрей, Гаврило, Семен и Яков. Две сестры были, ну, те замуж выскочили и сейчас свое положение женское имеют. -- А брат Яков давно умер?. Этот простой вопрос заставил Марка Евсеича сежиться. Он посмотрел на Василия Тимофеича прищуренными глазами и ответил уклончиво: -- Да уж не упомню хорошенько, а только не близко тому времени. Я еще совсем мальчиком был... -- А другие братья все живы? Впрочем, я это так спрашиваю... Мне помнится, я кого-то встречал из ваших братьев. -- Гаврилу, вероятно, встречали. Он в Москве у нас путался... Года уж с три, как помер. Перед ними на столике по-московски стоял прибор с чаем и полбутылка коньяку. Марк Евсеич выпил уже две рюмки и лениво жевал ломтик лимона. Он все присматривался к своему собеседнику и точно старался что-то припомнить. -- А ведь я вас где-то встречал!-- проговорил он наконец.-- Мне ваша личность знакома... -- Вероятно, где-нибудь в банке или на бирже,-- равнодушно ответил Василий Тимофеич, прихлебывая холодный чай из стакана.-- Я там каждый день бываю... -- Знаем, слыхали. Можно сказать, кто вас не знает... На террасе ресторана за отдельными столиками сидело еще несколько групп. Кучка долговязых англичан, одетых попугаями, разсматривала Москву в морские бинокли, сквозь зубы выпуская свои удивительныя английския слова; у самаго барьера стояло несколько дам, очевидно, приехавших из провинции; в уголке приютилась хмельная купеческая компания. В последней выдавались два брата -- русоволосые, крупичатые, рослые, одним словом -- кровь с молоком. Таких молодцов выкармливает только Москва. Василий Тимофеич несколько раз поглядывал в их сторону и вчуже любовался этими племенными выкормками. Типичный народ, а к московскому купечеству он питал "влеченье, род недуга". Другое дело, его собеседник -- сейчас видно сибирскую жилу. Говорит, точно торгуется, да и верить ни одному слову нельзя. Этакий народец проклятый... Да еще притворяется, что того не знает, другого не помнит, а третье и совсем забыл. Вон москвичи -- те все на виду. -- А скоро вы думаете уезжать отсюда?-- осведомился Марк Евсеич, как-то крадучись выпивая третью рюмку коньяку. -- Пока еще и сам не знаю. У меня много посторонних дел... -- Слыхали... -- Для здоровья нужно встряхнуться. Много московской пыли насело... -- Уж это что говорить... Это вы правильно. Подумав немного, Марк Евсеич прибавил с улыбкой: -- Извините, а я так думаю, Василий Тимофеич, что не даром вы потащитесь такую даль? -- Я даром ничего не делаю. Хочу попытать счастья... -- Не советую-с... И дело вам незнакомое-с, да и риск при этом... -- Риск? А вы знаете, что никто больше не рискует, как простой мужик, когда пашет и сеет... Самое рискованное дело это хлебопашество. А наше дело другое: в одном месте проживем, в другом наживем. Мне нравится золотопромышленность... У вас все по старинке, а я новыми способами поставлю обработку. Американския машины выпишу... Когда я был в Австралии, так кое-чему успел поучиться. -- Зачем же вы в Австралию ездили? -- А так, из любопытства... Жалею, что не вернулся обратно через Сибирь. Не позволила болезнь... Эта беседа была прервана появлением третьяго лица. На террасу вошел высокий и рослый господин с рыжей окладистой бородой. Он был одет в пеструю летнюю пару. Шелковый цилиндр сидел на большой голове немного боком. Близорукие большие голубые глаза и великолепные белые зубы придавали ему вид англичанина. Вошедший, видимо, никого не видал и как-то рухнул всем телом к ближайшему столику. Цилиндр покатился на пол. -- Бутылку шампанскаго...-- хрипло проговорил новый гость лакею, подававшему цилиндр.-- Да похолоднее сделайте. -- Слушаю-с... Василий Тимофеич молча наблюдал страннаго гостя, который попрежнему ни на кого не обращал внимания. Он снял свой цилиндр, подпер голову руками и смотрел безцельно куда-то вдаль. -- Барин-то того...-- хихикнул Марк Евсеич, закрывая рот рукой.-- Свету белаго не видит. Чертит, должно полагать, вторую неделю... Я их третьяго-дня за городом видел, в Яру-с. Лакей подал бутылку шампанскаго в серебряном ведре. Рыжий господин залпом выпил два стакана, тряхнул головой и полез в жилетный карман. Там ничего не, оказалось, как и в боковых карманах и в бумажнике. Это открытие сразу его отрезвило, и он с удивлением посмотрел кругом своими близорукими глазами, точно спрашивал всех, как он сюда попал и чем он расплатится за шампанское. Василий Тимофеич подозвал к себе лакея, показал на рыжаго господина глазами и расплатился. -- Ну, мы с вами еще увидимся и поговорим подробнее,-- заметил он, прощаясь с Марком Евсеичем. -- С наслаждением, Василий Тимофеич... Где прикажете? -- Я вам напишу. Василий Тимофеич поднялся, подошел к рыжему господину и положил руку ему на плечо. Тот поднял голову, посмотрел на него своими серыми удивленными глазами и улыбнулся какой-то детской улыбкой. -- Ах, Сережа, Сережа... -- Ты... ты каким образом попал сюда?-- удивлялся Сережа, обнимая Василия Тимофеича.-- Вот, брат, не ожидал... да... Удивил ты меня, Вася. А я, брат, того... Впрочем, чорт знает, что со мной делается, и решительно не знаю, как я сюда попал. Хотелось подышать свежим воздухом... Кстати, со мной гнусная история случилась: спросил шампанскаго, а заплатить нечем. -- Я уже заплатил. Не безпокойся... А сейчас едем домой. -- Домой? Позволь, что значит: домой?.. Ах, да, ты повезешь меня к себе и предашь покаянию... -- Ну, там увидим... -- Дай кончить бутылку, а там весь к твоим услугам. Вообще, я очень рад тебя видеть... Всегда рад... да. Василий Тимофеич присел к столику и терпеливо подождал, когда Сережа наконец кончит свое пойло. -- Эх, выпил бы и ты один стаканчик?-- предложил Сережа, когда в бутылке почти ничего не оставалось. -- Благодарю. Ведь ты знаешь, что я ничего не пью... Василия Тимофеича больше всего возмущало теперь неистощимое добродушие Сережи. -- Послушай, а как мы поедем, Вася? Я своего извозчика, кажется, отпустил... А итти отсюда в Москву пешком я не могу. -- Вздор. Я тебя заставлю прогуляться именно пешком, чтобы ты хотя этим путем почувствовал собственное безобразие. -- Я не пойду,-- протестовал Сережа.-- Наконец я просто спать хочу... Ты только представь себе, что я сряду три ночи не спал. Да я вот здесь у столика и засну...