Поэтому в тот момент, когда меня привязали к креслу посреди аудитории и прочли длинную вступительную речь, я решил, что пока не хочу окончания. Кажется, всё-таки рано. Пусть оно случится чуть позже. И вспомнилось, что отсрочки, вроде бы, можно добиться, если посопротивляться.
Такова была моя последняя мысль перед мгновением пустоты.
Странной она получилась. Казалось, мне приходится продираться сквозь стремительно стекленеющую воду, разрывая монолит и мирясь с тем, что на мне виснут густой тонкой лапшой её длинные спутывающиеся нити, то гибкие, то болезненно-ломкие, хрустящие. И в то же время я осознавал, что это всё происходит не с телом. В пути было только обманутое сознание, и именно оно хотело найти выход из этой плотнеющей воды.
А та постепенно обращалась из простой преграды в угрозу, уже грозила раскрошить меня, истолочь в пыль. Движение могло означать для меня полное уничтожение, но и не двигаться я не мог. Застыть на месте значит сдаться и тут же перестать быть.
Пожалуй, чтоб оберечь себя, оставался только один выход – мне следовало измениться. Как именно, до какой степени, я понимал плохо, но двигался ощупью. Может быть, следует делать так, а может быть, эдак, и, допустим, в этом деле мне может помочь воображение, уже слегка подпитанное впечатлениями и знаниями. Всё, что только могло прийти в голову, становилось поддержкой и опорой. А через время сработала и наблюдательность, и стало заметно, что противоборствующая мне сила тоже имеет какие-то свои циклы – то она сильнее, то слабее, то более упруга, то сопротивляться ей чуть менее изнурительно.
И я начал подстраиваться.
Когда напор усиливался, я собирал все силы в кулак и давил, давил, да не забывал и себе, своему сознанию придавать крепость алмаза, легко режущего стекло. Когда противник давал себе роздых, я слегка расслаблялся тоже. Но не до конца – в любой момент всё могло начаться опять.
А потом пришёл в себя – очень медленно, словно трезвел после интенсивной пьянки или от болезни очухивался. По крайней мере, так мне показалось.
– Что ж, – принуждённо рассмеялся преподаватель. – Бывает и такое, как видите. И сопротивление объекта может помешать вам в ваших исследованиях. С этим приходится считаться и на это тоже надо рассчитывать. Давайте вместе посмотрим, произошли ли какие-то изменения в энергетике нашего подопытного.
Меня рассматривали весь следующий урок, обсуждали в терминах, которые я ещё не слышал, а потому навострил уши. Сосредотачиваться было трудно, однако слишком уж любопытно – как же упустить! По всему получалось, что никаких повреждений мне по факту причинить не сумели. И это, в свою очередь, требовало отдельных подробных объяснений.
Вечером и на следующий день меня кормили особенно вкусно и обильно, сводили в баню, а через день история повторилась с тем лишь различием, что на этот раз было не стекло, а тонкие пряди стальных нитей, которые обращались огнём, когда я принимался сопротивляться. И здесь приходилось преобразовывать себя с большей выдумкой, чем в прошлый раз. Прямо-таки с особенной изобретательностью. Зверея от того, что мне банально не хватает опыта и впечатлений, я пытался противопоставить напору буквально всё, о чём успел получить хоть какое-то представление. И на этот раз из состояния отключённости от мира вылетел, как камень из пращи. Аж со свистом. Зрение и слух не сразу поспели за сознанием.
Надо мной стоял преподаватель со слегка поблёскивающим на пальце магическим инструментом. Молча смотрел, сумрачный, как предгрозовое небо.
– Нужно в отхожее место, – сказал я, едва ворочая языком.
– Иди, – ответил он. И, наблюдая за тем, как с трудом выдираюсь из кресла, добавил. – Будем считать, что именно эта физиологическая потребность объекта нам и помешала закончить процесс.
Аудитория ответила хохотом, а меня их веселье почему-то резануло. Это был первый раз, когда к чужому поступку я отнёсся оценивающе, со своей личной позиции, а не как к данности. Ещё очень долгий путь предстоял мне к познанию обиды, негодования, ненависти и приязни. Но первый шаг, оказывается, важнее всего, и он был сделан.