Не удобнее ванны были и узкий, как шкаф-пенал, душ, и крошечный унитаз, низкий и маленький — проще было оставить в дырку в полу, чем лепить этого санфаянсового карлика, рискующего стоять вечно обоссанным.
А вот Татьяна выглядела эффектно. Самара сейчас подтёр бы с подбородка слюну, но Дымов усердно осматривал квартиру.
Всё остальное в ней (квартире, не Татьяне) тоже очень сильно уступало функциональности в пользу эстетики, а простым языком — было красивым и ужасно неудобным.
8
В кресло у рабочего стола Руслан едва втиснулся.
О низкое бюро перед окном больно треснулся коленкой.
Переворачивая ноты, сбил бутылку с колосьями пшеницы, что косила под вазу на белом приземистом пианино с открытой крышкой.
Нет, не на этой пианине разучивала этюды Гнесина юная Танька, которой медведь на ухо наступил. Не эту гробину с клавишами весь подъезд грозился сжечь, если её мать не прекратит издеваться над ребёнком и жильцами.
Не сразу, но тёть Тамара в итоге сдалась и решила сделать из дочери великую художницу (к рисованию та худо-бедно, но всё же тяготела), а раритетный дореволюционный Беккер переехал этажом выше. Так, до сих пор там и стоит (в Алькиной квартире).
Руслан вручил упавший пшеничный сноп Аскольдовне и заглянул в «партитуру».
Так себе был репертуарчик у музыкального салона, как отрекомендовала комнату с шахматами на ломберном столике и новой белой фортепианой старушка — Чайковский, открытый на выцветшей странице с маршем из «Щелкунчика»: tempo di marcia viva.
— Темпо ди марсиа вива, — прочитал Руслан намеренно коряво.
Танькины нарисованные брови взлетели вверх.
— В темпе марша, — кивнула согласная на всё Аскольдовна и вслед за Танькой посмотрела на него пристально: — Мы, случайно, не знакомы?
— Нет, — уверенно ответил Руслан.
— Просто вы напомнили мне одного мальчика… — подслеповато щурясь, всматривалась Аскольдовна в его лицо.
Руслан не боялся быть узнанным. Во-первых, спустя двадцать лет в нём мало что осталось от того тощего, нескладного, лохматого мальчишки с вечно поцарапанными руками, то и дело шмыгающего носом, которого она помнила — мечтателя, романтика, хулигана. А во-вторых, просто не боялся.
Преодолев природную робость, Аскольдовна «для порядка» попросила паспорт.
Он смело протянул. Старушка прочитала:
— Руслан Валерьевич.
Вскользь глянула на фотографию.
— Нет, того звали Санька, — тяжело вздохнула она, словно ей было жаль, что это не он, а, может, просто вспомнилось былое, и вернула документ.
«Санька», усмехнулся Дымов. Как же давно это было.
Санька, Саня, Санёк — так его звали в детстве с лёгкой руки деда, который и слышать не хотел ни о каком Руслане. Сказал дочери назвать внука Саня — так и звал, хотя родители дали ему имя Руслан, как и записали в документах о рождении. Но поскольку с восьми лет Руслан жил с дедом, никто не мешал академику Лаврентьеву, учёному, профессору, преподавателю истории и знатоку генеалогии, звать внука, как он хотел.
А нос у Руслана был не раз ломан.
Нос с горбинкой, хер дубинкой — любил приговаривать инструктор в учебке.
Многострадальный нос, ломаный и в спортивной секции, и просто в драках, исправил военный хирург, когда латал Руслана после ранения: нос и кости глазной орбиты. И то и другое срослось как на собаке, а новый нос сделал Дымова не только краше, но и слегка неузнаваемым.
Так, в шестнадцать лет, когда поступил в военное училище, Руслан вернул своё имя (там его Санька уже никто не звал), а в двадцать неожиданно получил внешний апгрейд.
Он покосился на Таньку, но та хладнокровно повела его дальше по квартире.
Руслан чуть не сломал зуб, пытаясь откусить пластмассовое яблоко и тоже вручил его в придачу к снопу старушке, настоятельно предложив убрать все хрупкие и несъедобные предметы от греха подальше. Посмотрев на Таньку, Аскольдовна и на это обречённо согласилась.
Но больше всего Дымову не понравились окна, ни одно из которых не предусматривало ни штор, ни жалюзи, ни крюков, на которые худо-бедно можно было накинуть какую-нибудь тряпку, а не расхаживать неглиже на виду у соседей, не оставляя простора для фантазии.
Как владелец частной охранной компании Дымов не был одержим контролем, просто считал, что личная жизнь должна быть исключительно личной, то есть приватной. А как человек практичный, с пристрастием осмотрел наличники: пара гвоздей решили бы дело, но пожалел и несчастную эстетику, и бедную старушку, и дизайнерский замысел. Что он зверь какой!
Какой бы неудобной ни была квартира, этажом выше жила Алька — и это всё решило…