Так заканчивается вечер — последний в милой Софии.
БУХАРЕСТ
Сказочное село
Начать рассказ о столице Румынии следует, по-моему, с села. С необычайного, сказочного села, в котором я очутился, не выходя из города.
В этом селе не пашут и не сеют. Населяют его художники. Они там днюют и ночуют.
Образовалось оно из многих сел. Вообразите, что по волшебству с разных концов страны в Бухарест, на берег озера Хэрэстрэу, перенеслись дома со всем имуществом, колодцы, мельницы, резные ворота, даже уличные скамейки с фигурными навесами. И расположились посадами, раскинули свои палисадники, обросли цветниками, яблонями, вишнями…
Собственно, так оно и произошло, только не вдруг.
Еще в королевской Румынии, в тяжелейших условиях, начали это благородное дело энтузиасты народного искусства, очарованные странники, которые бродили по селам, отбирали, а затем свозили сюда самые примечательные творения безымянных умельцев — зодчих и резчиков, гончаров и вышивальщиц.
Переступаешь порог хатенки, выбеленной внутри и снаружи, — и ты будто в лесном прикарпатском крае, в избе, где, по преданию, жили старуха Врынчоайя и семь ее сыновей — храбрые витязи, отличные плотники и художники. Не они ли придумали этот хитроумный пресс, чтобы зажимать кровельную дранку для обрезки? С первого взгляда не поймешь, машина это или взлохмаченная голова лешего, затейливая деревянная скульптура.
Покидаешь хату старухи Врынчоайя, всю в полотняных бабочках, сложенных из расшитых полотенец, — и несколько минут спустя ты в горном крае Кымпулунг. В избе ковры из овечьей шерсти, со ступенчатым орнаментом, похожим на гуцульский; на полках деревянные фляги и бочонки с выжженным либо вырезанным узором.
А вот изба, типичная для области Байя-Маре, тоже в Молдове, но тут все по-другому. На бревенчатый неоштукатуренный сруб нахлобучена большущая крыша, подпираемая кругом еще и столбиками. Внутри по стенам висят расписные кувшины. Какое племя оставило здесь свои любимые цвета — черный, желтый и синий — и свои узоры из цветов и листьев?
Быть может, никто не даст мне ответа. Имя этого племени, смешавшегося с многими другими в румынском народе, возможно, давно забыто. А искусство его художников осталось. Вот оно, на глазури длинногорлых кувшинов, на цветных скатертях и половиках, на деревянной формочке для сыра, на солонке.
Искусство талантливых умельцев, разоренных, обездоленных, нищих…
Я подошел к жилью, какого не увидишь теперь в Румынии. Передо мной курная землянка, крытая соломой, похожая на бугор, заросший сорняком. Когда-то она давала приют крестьянской семье в степной Олтении, недалеко от Бухареста. В плетеном амбарчике, стоящем на четырех столбах, хранился скудный урожай кукурузы… Тут, в сказочном селе, в воображении не могут не возникать тени прошлого… Под амбаром мне привиделся маленький мальчик в тряпье, играющий в пыли.
«Этот выжил. Он одолел и пустышку с жеваным хлебом… Не ошпарился он, когда опрокинулась бадья с кипятком. Не сожрали его и свиньи, когда наткнулись на него за хатой в корытце, где он шевелил, словно жучок, ножонками и ручонками и лопотал что-то по-своему. Не погиб он ни от варева из незрелых плодов, ни от конского навоза, что пихали ему в рот деревенские бабки, когда болел он коклюшем».
Звали этого мальчика Митря Кокор, и вы, верно, его знаете, если читали одноименную повесть Михаила Садовяну.
Конечно, я зашел в землянку к Кокорам. Две девушки сидели там у очага, да, живые девушки, художницы с текстильной фабрики, увлеченные работой. Они смотрели на жесткий топчан, накрытый домотканым полотном, и переносили с него орнамент в свои альбомы. Поразительный орнамент! Основа его проста — ромбы и полоски. Но как разнообразны их сочетания, с каким вкусом подобраны тона на красном фоне — зеленые, желтые, синие, как будто контрастные, спорящие между собой и все-таки сведенные в один цветовой аккорд!
Это сделала хозяйка бедной землянки при тусклом свете, сочившемся из крохотного оконца. Глаза болели от дыма, от горя. А покрывала на топчане, на сундуке, на подушке играют ручьями красок, смеются, Можно подумать, мастерица знала, что творения ее увидят другое время.
Народное искусство задохнулось бы, не будь надежды, его вдохновлявшей.
Я выхожу из землянки, проулком иду к водяной мельнице. Ветер гонит волну, она шевелит ветви плакучих ив, пошаливает с колесом. Кажется, мельница оживает, колесо со скрипом принимается за работу. И слышится, будто жалуется на свою судьбу батрак Митря Кокор.