Так должна сделать ярка. А если мать спросит о судьбе сына, то пусть скажет Миорица: женился сын, женился в чужой, дальней стороне.
Убили ли парня — неизвестно. Дойна о Миорице, гениальное творение неведомого поэта, не рассказывает о смерти вранчанина. Сквозь печаль она славит жизнь.
Сейчас, когда я пишу эти строки, на меня смотрит Миорица, милая волшебная овечка. Всегда будет на моем столе кусочек Бухареста, фонтан-памятник в честь вечного букура, вечного труженика и слагателя песен.
Легенда не ошиблась, — это он основал Бухарест и не устает его строить.
НА РОДИНЕ ТИЛЯ УЛЕНШПИГЕЛЯ
Пассажир с матрешкой
Румяная, чернобровая, ростом чуть ли не в метр, матрешка, буквально царила в оживленном зале аэропорта. Ее нежно прижимал к себе крупный полнощекий мужчина в богатырской пышной шапке-ушанке.
Он говорил с кем-то по-французски, но на особый манер — твердо и без гортанного парижского «р».
В самолете я оказался рядом с ним.
— Я вижу, вы путешествуете с семьей, — сказал я.
— О да! — ответил он, — Тут их пятнадцать штук, у нее внутри. Все девочки. Ни одного мальчика.
— Не беда, — утешил его я.
Матрешка лежала на коленях у моего соседа. Она покровительственно улыбалась мне.
Беседа, начатая шуткой, катится легко. Но тут властно вмешались реактивные двигатели, и я невольно приумолк перед прыжком за облака.
К бытию в воздухе вы привыкаете не сразу. Вы напрягаете силы вместе с самолетом, который пробивает грязно-серую муть, кажущуюся вам враждебной. Вам хочется к солнцу. Но фантастический пейзаж за стеклом гол и неуютен. Существо земное, вы ищете в воздушной оболочке планеты земные черты, пусть даже призрачные: снежные степи, ледники, скованные морозом реки…
Впрочем, для моего соседа полеты, как видно, дело обыденное. Он все еще посмеивается, укачивая и теребя матрешку.
Мы возобновили беседу где-то над Латвией. Жак Эйвенс — так зовут моего спутника — бельгиец, по профессии инженер. К нам он летал с группой промышленников. Побывал в Москве и в Горьком на автозаводах.
— С вами хорошо вести дела. Партнер солидный — целое государство. А что касается автомобилей… Вы не любитель, нет? Видите ли, они бывают разные. Один вроде капризного, изнеженного франта за обедом — это ему вредно, а то слишком грубо. Ваши автомобили, может быть, не так модно одеты, но зато они надежны. Для среднего покупателя это самое важное. Вашей машине любая дорога по вкусу.
Я прямо заслушался — с таким воодушевлением он расхваливал наши автомашины.
«Волги» и «москвичи» популярны в Бельгии. Не первый год собирают их бельгийские рабочие из деталей, поставляемых Советским Союзом, Это выгоднее, чем покупать готовые машины.
— У вас большой запас прочности. Во всем, что вы делаете. Это мне нравится.
Он постучал кулаком по матрешке, словно и ее приводил в пример.
— Запас прочности, — повторил он вдруг по-русски.
Тут разговор оборвался снова. Стюардесса принесла подносы с завтраком. Жак принялся за еду и сосредоточенно молчал. Воздушные километры коротки. До южного конца Швеции их добрых шесть сотен, но мы едва успели расправиться с закусками, жарким и чаем.
Мы уже оставили позади Балтику, когда Жак начал рассказывать о себе. Он учился в Кишиневе, в русской гимназии. Ничего удивительного! Отец Жака тоже инженер. А где только не побывали бельгийские инженеры! Они ведь известны далеко за пределами своей небольшой страны. Отцу Жака привелось строить в Румынии нефтеперегонные заводы.
— Отец сказал мне: «Это большая удача, что ты поступил в русскую гимназию. Ты не пожалеешь, Жак, если будешь знать русский. Он тебе пригодится в жизни». У отца было… как это… предвидение. А теперь мой сын занимается русским языком. В прошлом году я брал его к вам. Когда он приехал в Ленинград… О, были белые ночи!
Миновав Данию, самолет чуть ли не сразу стал снижаться. Внезапно пелену облаков разрезали лучи солнца. Страшно далеко внизу, как на дне пропасти, всплыл кусок Голландии. Плоский, густо усеянный крышами, вдоль и поперек исполосованный бесчисленными каналами. Они стянуты юным ледком, ослепительно сверкающим на солнце. А выбелить землю зима еще не успела, и каналы рисуют на зелени морозный узор. Самолет поворачивает, и из-под крыла появляется широкая река. Неподвижные пароходы тянут к нам мачты и грузовые стрелы. Потом в круг иллюминатора как будто вдвинулся новый цветной кадр: открылся Амстердам, многобашенный, темный, ноздреватый, похожий на куски пены, затвердевшие у края суши. Кратеры площадей окружены старыми, зубчатыми утесами — фасадами. Каналов уже не видно. Они исчезли в каменной толще города. Но вот они высвободились и опять сплелись, засверкали. Наконец их паутинный рисунок раскалывается, игрушечные красные домики под нами становятся большими, настоящими, земля выравнивается и принимает нас.