Оккупанты, а с ними и предатели уже праздновали воссоединение с империей Гитлера. Оставалось только инсценировать народное волеизъявление. Для этого каждому люксембуржцу вручили анкету.
И что же? Девяносто процентов, а местами девяносто пять процентов населения ответили, что их национальность не немецкая, а была и будет люксембуржской. Подданство люксембуржское, родной язык — летцебургеш. На окнах запестрело: «Мы у себя дома!», «Нацисты, убирайтесь вон!»
Фашистский террор в Люксембурге усилился. «Сопротивление в любой форме, — сказал гауляйтер, — будет караться смертной казнью».
В августе 1942 года оккупанты расклеили приказ: «Лицам двенадцати возрастов явиться на призывные пункты!»
И опять маленький, отважный Люксембург не замедлил ответить. Утром 1 сентября в Эше, на металлургическом заводе, зазвучала сирена. Откликнулись заводы столицы, всей страны. В течение суток забастовка сделалась всеобщей. Остановились машины, замерли поезда, опустели учреждения, классы в школах, аудитории в лицеях.
Гитлеровцы ввели чрезвычайное положение. Немецкие зондеркоманды врывались в квартиры рабочих. По улицам помчались автомобили с рупорами. Людей загоняли в цехи угрозами, побоями, под дулами винтовок…
Несмотря на это, некоторые предприятия не работали неделю и дольше.
Сотни патриотов были заперты в тюрьмы и лагеря. Многих фашисты расстреляли.
10 сентября гауляйтер докладывал Гитлеру, что порядок восстановлен. Однако райх получил чувствительный удар от люксембуржцев. В армию призвали не двенадцать возрастов, а семь. Новобранцы при первом же удобном случае срывали с себя ненавистную форму и убегали в лес к партизанам. Многие уходили за границу, примыкали к французским или бельгийским маки.
Сопротивление не угасало. В чаще Арденн сколачивались отряды, в них вливались беглецы из лагерей — люди разных национальностей. Среди них были и советские воины.
…Сейчас, когда я пишу эти строки, я как будто слышу неторопливую, сдержанную речь Артура Узельдингера, блестящего подпольщика, который в течение пяти лет сбивал с толку гестаповских ищеек. Разговор, начатый на кладбище Лаланж, мы продолжили на главной улице Эша в уютном помещении Общества Люксембург — СССР.
Теперь бывший подпольщик — депутат парламента. Речи Артура Узельдингера известны всей стране. Они проникнуты тревогой за будущее родины, заботой о том, чтобы ужасы войны никогда больше не повторились.
Нас угощают прозрачным, легким мозельским вином, мы — московскими конфетами. На стенах комнаты, в которой мы сидим, висят картины с пейзажами нашей страны — покрытые снегом берега Ангары, залитый солнцем сочинский пляж.
С нами друзья — радушные, искренние и любопытные. Это самое радостное из всех открытий, сделанных нами в Люксембурге.
Стальной малыш
— Мы маленькая страна.
Эту фразу здесь слышишь часто и диву даешься, сколько ей придают оттенков! Одни произносят ее смущенно и как бы прося снисхождения, другие — с сожалением, третьи — с иронией космополита и сноба, четвертые — бойко, с вызовом.
В городе Эше, в «столице рудного бассейна», эти слова произносят веско, с затаенной гордостью. Люксембуржцы вообще не любят громких фраз и хвастовства. Вам деловито дадут справку: наша маленькая страна производит стали на душу населения в семнадцать раз больше, чем Соединенные Штаты.
Крепок стальной малыш! Между тем Люксембург совсем недавно приобрел профессию металлурга.
Старая его специальность чисто аристократическая. Великое герцогство именовали страной роз. Розы графских имений носили имена своих хозяев, розы монастырей называли в честь апостолов и владык церкви.
Завоеватели привозили из Люксембурга садовников. Шедевры садоводства воспевал на своих полотнах художник Пьер Редутэ, родом люксембуржец, общепризнанный «Рафаэль цветов». Он оставил множество картин и гравюр. Это в сущности «портреты» цветов. Для романтика Редутэ цветок был существом одушевленным, со своим нравом, желаниями и привязанностями.
Люксембург и сегодня разводит розы, вывозит их за рубеж. Но среди лесных угодий и вельможных замков, парков и розариев теперь выросли домны.
Случилось это внезапно… Подземное сокровище, открытое еще тревирами, очень долго дожидалось своего часа. Руду извлекали для мелких домашних надобностей, железо шло на лопаты, вилы, плуги, на решетки барских усадеб.