— Вы не должны позволять чувству вины управлять вашей жизнью. Неужели вы не понимаете? Единственное, что стояло между нами, осталось в прошлом. Мы оба достаточно настрадались от этого, но теперь все осталось позади. Все, что я прошу, не отнимайте у меня надежду. И очень бы хотелось, чтобы вы открыли мне свои мысли.
Она покачала головой.
— Нет, Элиот. Счастья на несчастьях других не построишь, а мы с вами в свое время перешагнули эту черту. Мы слишком много плохого сделали с вами вместе. Я не смогу быть в ваших объятиях без горестных и постыдных воспоминаний. Каждый час, что я тогда, осенью, провела с вами, оплачивается теперь моими мучениями и болью.
Элиот посмотрел на нее и заметил слезинку, выползшую на щеку из-под оправы защитных очков. Протянув руку, он снял их, чтобы увидеть глаза. Они были красными и опухшими. И она заплакала, закрыв лицо ладонями. Он одной рукой обнял ее за плечи, а другой — гладил по голове. Ее горе, ее неподдельные страдания он чувствовал и переживал очень остро, как свои собственные.
— Знайте, Бритт, я люблю вас, — вымолвил он наконец. — Это не переменится. Никогда не переменится. — Она заплакала еще горше, почти зарыдала, и это разрывало его сердце. — Не можете же вы страдать так всю оставшуюся жизнь, Бритт, — настаивал он на своем. — Вы должны перестать терзать себя.
— Я понимаю, — сказала она, — всхлипывая и пытаясь успокоиться. — И я справлюсь с собой хотя бы ради Тедди. Я просто обязана это сделать. Но сейчас… Нет, видно, не так просто преодолеть все это.
Элиот продолжал поддерживать ее за плечи.
— Конечно, прошло всего полтора месяца с тех пор, как погиб Энтони. Никто не говорит, что такие вещи забываются бесследно, но со временем, я уверен, горе притупится… А пока я прошу вас только не лишать меня последней надежды.
Бритт вытерла щеки тыльной стороной ладони.
— Поверьте, Элиот, я не ищу способа наказать вас. Я бы и рада утешить вас и ободрить, но увы… Я обязана быть с вами честной до конца, и я говорю вам — нет.
— Но вы хотя бы позволите мне вновь увидеться с вами? — спросил он с невыразимой болью в голосе.
Она прикусила губу, помолчала, потом медленно проговорила:
— Меньше всего я хотела бы сделать вам больно, Элиот, но, мне кажется, это никому из нас не принесет добра.
Он заглянул в ее заплаканные серые глаза с видом человека, потерпевшего поражение в суровой битве.
— Не говорите только слова «никогда». Пожалуйста.
— Хорошо, Элиот. Я не скажу его, этого слова. Но я ничего не могу вам обещать.
— Как я узнаю, когда придет время?
— Если такое время придет, я сама дам вам знать, — сказала Бритт.
— А тем временем я буду ждать. Все, что я могу, — только ждать.
Бритт кивнула, почти уже справившись с собой.
— Элиот, я не могу сказать вам ничего, что обрадовало бы вас. Многие вещи перестали для меня существовать.
— Верю, что вы говорите искренне. Но я хочу, чтобы вы знали: у меня есть все основания утверждать обратное. И я не откажусь от надежды. Ни за что не откажусь, — сказал он дрожащим голосом.
Бритт попыталась улыбнуться, но не слишком преуспела в этом. Она опустила глаза, повернулась и медленно пошла к своему шезлонгу. Элиот увидел, как легкий теплый ветерок шевелит прядь ее волос, и так отчаянно захотел ее, что с трудом смог с собою справиться. Потом он догнал ее, взял за плечи и повернул к себе, чтобы видеть ее лицо.
— Сейчас я уеду, — сказал он тихо. — Я уже достаточно терзал вас, для одного дня это слишком…
— Элиот, — сказала она чуть не плача, — мне бы не хотелось, чтобы вы так уезжали.
Его глаза подозрительно замерцали, но он умудрился улыбнуться. Затем он вернул ей на лицо защитные очки, наклонился и легонько поцеловал в губы. Бритт поначалу отпрянула, но потом взяла его за руку. Однако взглянуть ему в глаза все же не смогла, а лишь прошептала:
— Я так виновата… Мне бы хотелось, чтобы ничего этого не случалось.
— Что бы вы ни говорили, нас соединяет нечто совершенно особое. Никто не сможет лишить нас этого. Никто и никогда. — Она кивнула в знак согласия и прикусила губу. Он взял ее под руку, и они вернулись на склон, туда, где стоял шезлонг. Бритт устало опустилась в него, их недолгая прогулка ее изнурила. Усевшись, она подняла на него глаза и сказала:
— Мы с Эвелин владеем поместьем «Роузмаунт» и говорили с ней о его продаже. Может, здесь есть что-то, что вам дорого? Ведь это и ваш дом тоже, вы здесь жили, провели свое детство. Что вы думаете о ялике? Может, возьмете его? Уверена, что Энтони понравилось бы, что он стал вашим.
Он покачал головой.