Выбрать главу

Рид Томас Майн

Без пощады

Томас Майн Рид

Без пощады

ПРОЛОГ

Во всей истории Англии нет таких светлых и славных страниц, как те, на которые занесен период между 1640 и 1650 годами. Это знаменательное десятилетие началось с созыва так называемого "Долгого" парламента. Просмотрите летописи всех древних и современных народов, и вы не найдете в этих летописях описания собрания, где заседало бы столько истинных государственных деятелей, как в "Долгом" парламенте. Мужественные, чистые и прямодушные, эти избранники были неустрашимы в исполнении своих тяжелых, опасных и ответственных обязанностей. Они не дрогнули даже перед печальной необходимостью уличить главного изменника своей стране и положить его венценосную голову на плаху. Со стойкой совестью и непоколебимой верой в свою конституцию эти люди создали для Англии такую честь, которая особенным блеском озарила ее государственный герб и прикрыла собой много позорных деяний прежних дней этой страны, заставив забыть их.

- Будьте же, наконец, королем.

- А разве я не король?

- Да, но только по имени. О, будь я мужчиной и находись на вашем месте...

- Что же бы вы тогда сделали?

- Я? Да сразу привила бы вашим грубым островитянам вкус к обаянию королевской власти, - той власти, которая существует у нас во Франции. Мой брат никогда не позволил бы так унижать себя, как вы... Ведь это ужас, до чего вы дошли!

- Ах, моя дорогая, вы забываете, что у вашего брата совсем другие подданные! Во Франции еще не додумались до крика о разных "правах" и "свободах". Здесь же, в Англии, всех сводит с ума "Великая Хартия", которую они вбили себе в головы.

- О, я сумела бы выбить из их голов эту глупую хартию, или же... снесла бы эти головы с плеч! Я царствовала бы как настоящий король, или же отреклась бы... Нет, это вздор! Отрекаться я не стала бы, а скорее опустошила бы всю страну мечом и огнем... превратила бы ее в мертвую пустыню!

Так говорила своему супругу, королю Карлу I, Генриетта Французская. Эта беседа происходила в одном из садов Уайтхольского дворца, на террасе, с которой видна была Темза. Был прекрасный летний вечер. Супруги прогуливались взад и вперед по длинной террасе. Когда они, при одном повороте, очутились в виду Вестминстерского дворца, глаза королевы вспыхнули новым огнем, и она возбужденно добавила:

- Неужели я допустила бы, чтобы мною распоряжался какой-то дикий парламент! Чтобы я дала всякому сброду такую волю!

- Так что же мне делать, по-вашему, Генриетта? - тихо спросил король.

- Как что? Само собой разумеется, распустить это сборище, отправить всех этих нахальных болтунов обратно к их конституционным избирателям, и пусть они там болтают о чем хотят и сколько хватит у них сил. Разгоните парламент и управляйте без него, как делали до сих пор. Вот и все.

- Но в таком случае мы останемся без денег, в которых у нас такая большая нужда. Мои подданные отказываются платить налоги, назначение которых для них непонятно. Я не могу больше делать новые займы или продавать монополии. Не далее как сегодня поутру ваш собственный секретарь, сэр Джон Уинтор, рассказал мне, как в Динском лесу напал на него народ из-за пожалованных ему нами в той области лесов и рудников. Уверяю вас, в настоящее время немыслимо добиться ни малейшего добавочного дохода, не разрешенного и не утвержденного этим сбродом, как вы назвали парламент.

- Так заставьте этот сброд дать вам разрешение.

- Как же это я "заставлю", дорогая?

- Нет ничего проще: прикажите схватить десяток-другой этих несносных крикунов и посадить в Тауэр, на попечение сэра Томаса Ленсфорда. Он живо отучит их от мятежных повадок.

- Это может стоить мне моей короны.

- Ну, если она не стоит большего, то вам лучше расстаться с нею. Швырните ее в Темзу или расплавьте и продайте на вес золотых дел мастерам в Ледгет-Стрите... Как вам не стыдно, Шарль! Вы толкуете о королевских правах, но не пользуетесь ими... боитесь.

- Мои подданные толкуют о своих правах.

- Да, и вы их поощряете своей робостью. На коленях вымаливаете у них то, что вам следует как королю, да, именно вымаливаете, вместо того, чтобы требовать и властно настаивать на своих требованиях. Хороши у вас "подданные". Это ваши господа, а не подданные... Но я все-таки сумела бы научить их повиновению... На что же они и существуют, как не для обслуживания наших нужд и удовольствий!

Слова эти были вполне достойны потомка Медичи: таковы были чувства королевы, жившей два с половиной века тому назад. Впрочем, не так велика разница между чувствами и речами коронованных лиц тех дней и некоторых из нынешних. Лишь немногие из них предпочтут отказаться от короны или поступиться хоть одной йотой своих так называемых "прерогатив", чем продолжать спокойно сидеть на троне и смотреть, как отправляются на убой их подданные и как разоряются целые цветущие области. Да и не может быть иначе. Окруженные низкими льстивыми людьми, коленопреклоненными, с низко опущенными головами и медоточивыми языками, воздающими им хвалу; видя вокруг себя не людей, а лишь человекообразные существа, поклоняющиеся вам, как божеству, - могут ли они относиться ко всему иначе? И не удивительно, что эта гордая, всячески избалованная женщина, с самой колыбели привыкшая к рабскому повиновению всем своим желаниям, серьезно считала себя в праве требовать такого повиновения.

- Их права! Какие же могут быть у них права?! - с ироническим смехом продолжала Генриетта, немного помолчав. - Какую глупость вбили они себе в свои саксонские черепа... Эх, побыть бы мне на вашем месте только один месяц... даже одну неделю, я с корнями вырвала бы всю эту глупость и растоптала бы ее ногами!

И как бы в подтверждение своих слов она несколько раз топнула ножкой по террасе. А ножки у нее были очень красивые, да и сама она, эта дочь Медичи, была довольно еще пикантная женщина, несмотря на то, что уже перешла за черту первой молодости. И хотя она была такая же честолюбивая, как знаменитая Катерина, "эта мать целого рода королей", и такая же явно развращенная интриганка, как та, Карл все-таки любил ее. Быть может, в особенности по этой последней причине он и любил жену: ведь крик кукушки одинаково разжигает и любовную страсть и ревность.

Он любил жену с нежностью, доходившей до безумия, готов был сделать все, что она прикажет, вплоть до убийства. И она подстрекала его не просто на убийство: она заставляла его душить, топтать ногами свободу целой страны, какой бы крови это ни стоило.