– Натюрлих, – кивнул Ходеманн. – А в пятницу – расстрелять тех, кто прогулять лекцию в среду.
– Да ладно тебе. – Я скривился. – Это из другой оперы, Людгер.
– Вот-вот, – поддакнул Ревенко. – Ты хоть раз слышал, чтобы клоны кого-то из наших расстреляли? Им это совершенно не нужно!
– Нужно не нужно – придется, – сказал Ходеманн мрачно.
Мы с Ревенко подбросили еще пару вялых шуточек, но от невеселых пророчеств Людгера настроение основательно испортилось.
– Идем в барак, стратеги, – предложил я, допивая кисель.
Казарменного типа домик, в котором жила наша группа, был всем хорош и пригож, грех жаловаться. Официально он именовался жилым блоком. Но из глубин коллективной исторической памяти всплыло и насмерть приклеилось к нашему жилью невеселое татарское словечко «барак».
Там уже собрались на послеобеденный отдых все наши. Не хватало только кавторанга Щеголева, которому теперь предстояло пять суток маяться в изоляторе. У изолятора были свои плюсы (не надо ходить на лекции Кирдэра), но имелись и два крупных минуса.
Во-первых, в изоляторе отсутствовали окна. Как ни хорохорься, как ни храбрись, а это психику калечит. Не за один раз, но все же.
Во-вторых, в изолятор запрещалось приносить книги из лагерного культблока. О, книги в изоляторе имелись, почему нет! «Ясна», «Гаты», «Дисциплинарный регламент офицерских лагерей Главного Управления Лагерей Народного Министерства Обороны Конкордии» и, конечно же, «Шахнаме». Тот самый шикарный том на русском языке, который конкордианцы щедро раздаривали нашим делегациям накануне войны!
Я сам, к счастью, пока что в изолятор не попадал. От такого круга чтения и ласты склеить можно. Бедный Щеголев!
В бараке, вместо мирного ничегонеделания с какой-нибудь хорошей книжкой (я их нагреб целую тумбочку, чтобы лишний раз не бегать в культблок), меня, увы, ожидал отдых активный: драка и другие незапланированные телодвижения.
Когда мы вошли, там уже разворачивалась драматическая сцена. Так что получилось «Явление надцатое. Те же и Пушкин, Ходеманн, Ревенко».
В проходе между кроватями лицом к двери стоял новенький. Вокруг него в экспрессивных, я бы сказал – просто-таки микеланджеловских позах застыли несколько наших – я сразу узнал со спины Леву-Осназа и Тихомирова. Был там и каперанг Гладкий.
Остальные – человек пятнадцать – лежали на кроватях, с интересом болельщиков следя за развитием событий.
А события развивались так.
– …собрались одни пораженцы! – орал новенький, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь. – Сдались клонам в первом же бою! Без единого выстрела оставляли города! Целые планеты! И вы смеете называть меня провокатором?! Меня?!
– Повторяю, капитан-лейтенант, – отчеканил Гладкий, повышая голос. – Немедленно успокойтесь! Степашин принесет вам свои извинения. Но для начала вы должны выполнить приказ старшего начальника и замолчать.
«Ну и денек выдался… – подумал я. – Сперва Щеголев сорвался, теперь этому неймется… Переодеться еще не успел, а уже в бутылку лезет… И не стыдно: капитан-лейтенант все-таки, комэск небось. Не-ет, наш Готовцев себе такого никогда не позволил бы».
Я не успел толком разобраться в ситуации, но ощутил неожиданно сильный прилив злости. Как всегда, особенно обидно было слышать «сдались клонам в первом же бою», потому что применительно ко многим из нас это было чистой правдой. Взять хотя бы меня…
Капитан-лейтенант и не думал подчиняться приказам Гладкого.
– Пр-ровокатор… – рычал капитан-лейтенант, даже не взглянув в сторону каперанга. – Дерьмо собачье! Вы что, думаете здесь конца войны дождаться?! На наших же трофейных харчах досидеть?! Там целые эскадры на смерть идут, в пекло! Восемьсот Первый парсек в огне! Зелень всякую со вторых курсов сгребают, чтобы было кого в вылет выпихнуть! Американцев уже выписали, докатились! А вы, кадровики…
– Ну хватит, – выдохнул Лева-Осназ, багровый, как буряк. – Придется вам, товарищ капитан-лейтенант, немного отдохнуть… уж не обессудьте…
С этими словами он сделал шаг вперед. Можно было не сомневаться: сейчас последует эффектный прием из богатого осназовского арсенала, после которого скандалист наконец заткнется. И промолчит часок-другой.
Увы, у капитан-лейтенанта была хорошая интуиция. А уж реакция – просто выше всяких похвал.
Удар! – и Лева-Осназ, не ожидавший такой прыти, падает на спину, а капитан-лейтенант, перепрыгнув через кровать, страхует себя от немедленного возмездия со стороны Тихомирова.
Все вскочили на ноги.
– Это уже переходит все границы! – грохочет каперанг.
Я сам не заметил, как в два прыжка оказался рядом с буяном. Лева-Осназ к тому моменту снова был на ногах, но я его опередил.
– Саша, стой! – крикнул мне в спину Ревенко.
Но было поздно.
Заводной капитан-лейтенант хотел вмазать и мне, но я был готов к такому обороту событий. Его кулак прошел в двух пальцах от моего виска, а вот мой хук достиг цели.
Хрясь!
Воспользовавшись тем, что я на секунду оглушил смутьяна, на него навалился Лева-Осназ.
Через полминуты обездвиженный медвежьими объятиями Левы и вмиг присмиревший капитан-лейтенант уже извинялся. В первую очередь перед начальником группы – Гладким. Во вторую – перед Левой-Осназом, то есть, простите, старшим лейтенантом Львом Степашиным.
Мне было донельзя стыдно, что пришлось ударить старшего по званию. Не знаю, что на меня нашло… Но уж больно это мерзкое зрелище: офицер в истерике. Тьфу.
– Как его хоть зовут? – спросил я тихонько у Злочева, отводя его за локоть в сторонку. Почему-то в ту минуту это мне казалось самым важным.
– Капитан-лейтенант Богдан Меркулов. Вроде как истребительный комэск с «Нахимова».
– Контуженный, что ли?
– Может быть. Хотя… Хотя скорее всего просто…
– Что – просто?
– Ну, расстраивается, что в плен попал.
У них в Глобальном Агентстве Безопасности все «просто». Но готов спорить, на каждый случай у Злочева сотня задних мыслей, всяких «соображений». Свои соображения по поводу тихой истерики Щеголева, громкой истерики Меркулова, а также относительно прибытия сегодняшнего конвоя и даже участия скромного, уравновешенного младшего лейтенанта Пушкина в происшедшей только что драке.
Именно так. Один раз по морде врезал или сорок один – все равно, в рапорте так и пишется: «участвовал в драке, первым ударил старшего по званию…»
– А что послужило поводом? – спросил я.
– Понимаешь, он еще представиться не успел, а уже начал выспрашивать о перспективах побега. Ему сперва пару раз намекнули, а потом и открытым текстом сказали, что такие вещи всерьез здесь обсуждать нельзя. А он все не унимается. Тогда Лева-Осназ у него полушутя так спросил: «Товарищ, а вы не провокатор, случайно?» Тут он и взорвался.
Тем временем, приняв извинения от Меркулова и оставив Степашина что-то добродушно гудеть на ухо капитан-лейтенанту, к нам присоединился Гладкий.
– Значит, так, Пушкин, – вполголоса сказал он. – Я это всем говорить буду, но вам сообщаю персонально как участнику драки. – О, я знал! «Участник драки», а как же. – Российские офицеры выясняют отношения тремя способами. Первый: словесно. Второй: через рапорт вышестоящему начальству. Третий: на дуэли с применением защитной одежды и холодного оружия установленных образцов. Рукоприкладство категорически запрещено! По отношению к младшему или равному по званию оно квалифицируется как превышение служебных полномочий. По отношению к старшему, в зависимости от ситуации, – как злостное хулиганство либо мятеж. Понятно?
– Так точно, товарищ капитан первого ранга! Разрешите обратиться?
– Да.
– Капитан-лейтенант Меркулов игнорировал ваши приказы и превысил служебные полномочия в отношении старшего лейтенанта Степашина! Своими действиями капитан-лейтенант Меркулов оскорбил честь мундира офицера российского военфлота!