Лоцман выронил вилку.
— Как ты сказала? — Голос сел от внезапного волнения, пальцы задрожали, охранитель мира прижал ладони к столу. — Как называется?
— «Последний дарханец», — ответил за Лусию Рафаэль. — Я тоже прочел — здорово. Главное, я понял: вот настоящая книга, а всё наше — барахло для слабоумных.
Дворцовая библиотека и впрямь вызывала недоумение и обиду: на трех стеллажах теснились убогие книжонки с обрывочным, невнятным и путаным текстом. Несколько детских книг заметно выигрывали — истории про Красную Шапочку, Робин Гуда и капитана Гранта были изложены полно и хорошим языком — однако для целого мира этого, конечно, мало. А уж так называемый Большой Толковый словарь попросту вызывал смех: четыре томика с мизинец толщиной, статей в них кот наплакал, а объяснения таковы, что нет смысла читать. Проще сосредоточиться и выловить желаемые сведения из окружающего информационного поля.
— Одно плохо — повесть без конца, — добавил виконт.
— Погодите. — Лоцман вскочил из-за стола. — Где книга?
— У меня в спальне. — Лусия вгляделась. — Тебе нехорошо? Ты весь побелел.
— Я возьму ее — можно? — Он рванулся к двери.
— Возьми! — крикнула актриса вдогонку, когда Лоцман уже бежал по коридору.
«Последний дарханец»! Магические слова потрясли его, оглушили, взяли в плен. Книга, о существовании которой он пять минут назад даже не подозревал, неодолимо влекла к себе, и Лоцман откликнулся на зов, ринулся к ней со всех ног. Едва заставил себя сдержаться и не высадить дверь плечом, а повернул рукоять и вошел в комнату, как положено культурному человеку.
В спальне Лусии было опрятно, уютно и пахло благовониями; интуиция подсказала, что Рафаэля эти стены еще не видали. Это спальня юной целомудренной девушки, и Лоцману стало неловко от того, что ворвался сюда и нарушил покой не знающей мужчин девичьей комнаты. Он углядел на подоконнике томик в сером переплете, схватил его и выскользнул вон.
За дверью Лоцмана встретил Ингмар; глаза актера блестели, как осколки голубого льда.
— Что это ты всполошился?
— А ты что? — Прижимая «Последнего дарханца» к животу, Лоцман отступил, как будто северянину могло прийти на ум кинуться на охранителя мира в попытке отнять сокровище.
— Покажи-ка.
— Не здесь. Пошли, отыщем укромный закуток. — Они зашагали по широкому коридору, разделяющему дворец на две части — меньшую жилую и большую необитаемую. Коридор украшали классические скульптуры, морские пейзажи в резных рамах и бронзовые светильники — совершенно никчемные, поскольку их никогда не зажигали. Во всех внутренних, без окон, помещениях дворца светился самый воздух, к ночи угасающий одновременно с солнцем.
— С какой стати охранитель мира гоняется за дурной книжицей, точно веслоклюв — за пиявками? — заговорил Ингмар.
— Это же «Последний дарханец». — Лоцман поймал себя на том, что машинально гладит теплый на ощупь переплет, будто любимую кошку.
Актер поглядел на книгу довольно мрачно.
— Что тебе в ней?
— Сам не знаю. Она как живая — зовет, просит… Пощупай.
Северянин потрогал корешок.
— Меня не зовет. Давай сюда. — Он свернул в боковой коридор, который вел в никуда: в центральной части дворца тянулись анфилады одинаковых комнат с голыми унылыми стенами. Под потолком, будто слоистый дым, плавал сероватый свет, ненадежный пол скользил и проседал под ногами, а вездесущее замковое эхо здесь глухо молчало. Место, о котором Богиня не думает и не заботится, не живет.
Ингмар миновал пару холодных серых комнат, остановился.
— Хоть можно без опаски словом перемолвиться — эхо не пойдет гулять по закоулкам. Я вот что хотел сказать: не к добру все эти новшества. — Его обветренное лицо стало совсем хмурым.
— Какие новшества? — Охранитель мира прижал к груди «Дарханца», согреваясь исходящим от книги теплом.
— Во-первых, туннель в другой мир. — Северянин загнул палец на левой руке. — Где это видано, чтобы в горе возникал проход? Затем, — он загнул второй палец, — к тебе является Хозяйка… — Ингмар запнулся, удивленно уставился на Лоцмана: вчера актер чуть не погиб, пытаясь произнести воспрещенное имя, а сейчас оно свободно слетело с языка.
— Тебе не возбраняется говорить, что я и сам знаю, — предположил Лоцман.
— Похоже. Так вот, в мире что-то переменилось, и мне это не по душе.
Охранитель мира нахмурился; в ушах явственно прозвучал рыдающий крик: «Отныне ты — мертвый Лоцман!» Он спросил:
— А до тебя донеслось, что Хозяйка сказала на прощание? Уже после того, как мы с тобой разошлись?
— Нет.
То ли Ингмар был так занят своими делами, что не слышал, то ли непредсказуемое эхо затерялось в галереях. Скорее второе, потому как остальные актеры тоже ни словом не упомянули Хозяйкино откровение. А коли бы до них долетело «Ты — мертвый Лоцман!», разговорам не было б конца.
Северянин глядел выжидательно, однако Лоцман предпочел до времени помолчать и дослушать актера.
— Давай дальше: что там у нас третье?
— Да книга же. Сам говоришь — зовет и просит. И туман в туннеле манил и звал. По-твоему, это совпадение?
— По-моему, раз уж я не попал в туман, надо хоть «Дарханца» почитать.
Лоцман остро пожалел о том, что он, охранитель Поющего Замка, разбирается в законах своего мира куда хуже простого актера. Правда, Ингмар — не простой актер, а побывал где-то еще помимо Замка. А Лоцман? Шрам на щеке говорит: охранитель мира где-то был и что-то видел — однако память словно затянуло седым туманом.
— Инг, надо читать; я сдохну от любопытства. — Он раскрыл книгу на первой странице.
Северянин придвинулся и стал, глядя сбоку. Со страниц точно повеял свежий ветер, и в комнате как будто посветлело.
Милтон понял: с братом что-то стряслось, когда Стэнли еще не вошел в квартиру. Ключ скребся в замке, отказываясь поворачиваться, а Стэнли бессмысленно дергал дверь.
— Эй! — Милтон вышел в прихожую. — Погоди, я тебя впущу.
За дверью звякнуло — вроде бы металл о камень. Господи, что на нас опять свалилось? Что еще может случиться — после всего, что уже произошло?
Он открыл замок. Дверь распахнулась, и Стэнли ввалился в прихожую, царапнул стену, пытаясь зацепиться, и начал оседать.
— Стэн! — Милтон испугался, что он ранен. Схватил брата под мышки, развернул к себе лицом, оглядел. Вид безумный, но крови не видать. — Что с тобой?
Стэнли вывернулся у него из рук, отскочил. Дорогой белый костюм перемазан и порван; воспаленные глаза сухо блестят, углы губ подергиваются.
— Что такое? — строго спросил Милтон. — А ну давай в комнату.
Стэнли затряс головой, отмахнулся, когда старший брат попытался увести его из прихожей, сшиб с Милтона очки — тот едва поймал выскользнувшую из-за уха дужку.
— Отвяжись. — Стэнли задыхался. — Отвяжись, говорю!
— Ну и черт с тобой! — Пусть сам оклемается, решил Милтон. Бедняга Стэн — вот и на него наехал каток несчастий, которые уже больше двух недель преследуют семью Вайров.
Он запер входную дверь, прошел в кухню.
Сводные братья совсем не походили друг на друга; только глаза были одинаково серые — в мать. Да разве что сейчас, в черных брюках и свитере, Милтон казался таким же тонким и легким, как девятнадцатилетний Стэнли. Он начал одеваться в черное — неосознанный траур по своей надломленной жизни, — когда получил от уехавшей с дочкой на курорт Джулии прощальное письмо. Жена писала, что не намерена возвращаться и подает на развод, чтобы найти маленькой Лиз другого, более достойного отца. Впрочем, тогда Милтон не надел траур, а помчался к Джулии выяснить, в чем дело, отговорить ее, убедить… Она отказалась с ним встретиться, предполагаемый новый муж оказался миллионером из Канады, и у Милтона вышли неприятности с охраной.
Необъяснимый разрыв едва не свел его с ума. Спустя шесть лет после свадьбы они с Джулией всё еще были влюблены друг в друга, Милтон души не чаял в малышке Лиз. И миллионер тот поганый, лысая развалина, — на кой ляд он ей сдался? К деньгам Джулия относилась спокойно, купить ее старый хрен не мог. Непостижимо.