— А с рабочего места вас никто не отпускал, — слышу летящий вслед недовольный окрик, после чего ловко и чисто по-женски пинаю чертову дверь. — И моя дверь в вашей слабохарактерности не виновата… — Это долетает до ушей, когда я уже нахожусь в коридоре.
Стыдно. Ведь не только до моих. И несколько сидящих подле стенки больных провожают взглядом мою удаляющуюся фигуру.
Курс — отделение акушерства и гинекологии. Цель — Светка.
Надеюсь, та в состоянии помочь. Оказывается — не в состоянии. В ординаторской стоит шум и гам. Несколько докторов отчаянно ругаются друг на друга. По обрывкам фраз понимаю, из-за пациента. Подруга сидит, склонившись над историей болезни, и каллиграфическим почерком, состоящим сплошь из буков «и», заполняет пустые строфы. Время от времени кто-то отвлекается на неё и даёт распоряжение, что писать. Она сердито рычит, в истории болезни исправлять нельзя, и начинает вписывать между строк. После очередной перепалки ей дают новое указание, она закатывает глаза, трясёт головой и дописывает что-то сверху. Понимаю, что в такой момент я со своими проблемами совсем не к месту, поэтому стою рядом молча. Уходить все равно некуда. Когда в третий раз ей прилетает новый приказ, она в сердцах отшвыривает от себя документ, бросает на стол ручку и, выкатив глаза на ругающихся, уведомляет их, что пусть сначала определятся с диагнозом, а потом она продолжит. Орёт она чётко и ровно, чтобы до всех дошло. На время в кабинете воцаряется тишина, доктора смотрят на неё, как на ядовитого дикобраза. На него она, собственно, сейчас и похожа, всклоченные, как иголки, волосы, беспорядочно торчат из некогда аккуратного пучка, а яд ещё чуть-чуть и закапает изо рта в виде резких словечек. Но она не опускается до этого уровня, поднимается из-за стола и быстро выходит. Я следом.
В коридоре она делает глубокий выдох и опирается на стену. Дежурство выдалось тяжелым. На мой вопрос тем не менее она даёт достаточно понятный ответ. Печать медосмотра у Алика, и только он, являясь единственным гинекологом в женской консультации, заведует ей и вправе опечатывать невинных женщин по своему разумению.
В свою очередь она удивляется, на время забыв про конфликт в кабинете, что Алик отказал в таком простецком деле, но потом вспоминает вчерашний концерт со мной в главной роли и нервно смеется. Таким образом она выказывает солидарность руководителю, подчеркивая, что я еще легко отделалась. Змея.
Сердечно благодарю ее за непомощь и, рассерженная, собираюсь уйти, но она останавливает.
— Подожди, ну что ты, как маленькая, — берет за руку. — Попробуй сходи к Людочке. Может, та поможет?
Следом кривит губу, как-то неопределенно пожимает плечами, из чего вытекает: скорее всего — не поможет, но другого выбора нет.
— Спасибо, Свет, — после такого предложения ощущаю себя человеком на виселице. Что я скажу Людочке?
— Нет, ну правда, заодно и познакомишься, её ведь не было на вечеринке, а начальство надо знать в лицо, — последние слова она добавляет так, будто под начальством подразумевается нечто иное, и плохое предчувствие удваивается.
Неспроста. Ведь то, что предстаёт моему взору, когда я стучу и открываю дверь кабинета заведующей, окончательно рушит надежду на получение медосмотра бесплатно.
За большим дубовым столом сидит ангельское создание неопределенного возраста и щуплой консистенции. Издалека кажется, что это подросток, негармонично устроившийся за огромным столом. Но данной мадам как минимум пятьдесят лет, а, может, с хвостиком, что изначально, когда просвещают о связи с Аликом, повергает в шок. Но сейчас становится все понятно: она делает апгрейд своему телу и лицу если не каждый год, то раз в два точно.
Что ж, была не была. И я решаю идти до конца. Нажаловаться по-полной. И…
Так, что там по плану? Пристает на рабочем месте? Силком замуж зовёт? Шантажирует креслом? Женитьба на самом деле обман и фарс? Это я случайно все придумала. Муж бывший заставил, — короче, клубок несвязанных мыслей, хотя до того, как войти, у меня готова нужная речь. Специально отрабатываю её в туалете перед зеркалом минут двадцать и повторяю всю дорогу. Но на входе спотыкаюсь и забываю.
— А-м-м… Добрый день, — топчусь на пороге.
Людочка отрывает глаза от накрашенных ногтей, которыми любуется до моего прихода. Удивленно хлопает веками с накладными ресницами. Если в ней и осталось что-то от Бога, это пренебрежительное выражение лица и взгляд прожженной стервы. Такое не ушьешь.
— Слушаю вас, уважаемая, — голос прокуренный, нотки сарказма черными прожилками так и сквозят через него.