Почему-то перспектива оказаться вруньей удручает больше, чем возможность стать женой лягушки. В конце концов — это просто фикция, ни к чему не обязывающий брак по расчёту на один день.
Алик находится первым, решая, что сама я себе помочь не в силах, а может потому, что замечает, как нервно дергается мой глаз.
— Водички, Аллочка? — он заботливо обнимает меня за плечи. — У неё очередной приступ, — лучше бы не помогал, — стрессово-гормональный шок. Последствие длительного целомудренного воздержания.
Теперь глаза и рот распахиваются у меня.
«Что ты несёшь!» — чуть не выкрикиваю я, но вовремя беру себя в руки, так как взгляд Людочки становится прежним, подозрительным и хищным. Она медленно крутит меж пальцев позолоченную ручку с выгравированными на её ребре инициалами, и буквально расплавляет меня бесцветными глазами-пуговками, как оловянного солдатики. К лицу подкатывает жар. К некоторым его частям. Краснеть пятнами — любимое свойство моего организма, отчего от природы бедная кожу превращается в красное решето.
Как можно осторожнее я высвобождаю свое плечо из назойливых рук псевдо-муженька.
— Ну что ты, дорогой... — ядовито улыбаюсь, подняв глаза. — Я взяла и передумала обратно — не могу же я оставить такого жениха без невесты. И пришла сюда поблагодарить Людмилу Ивановну за то, что та повысила тебя. На этаж. Так скоро. А то гормончики твои плохо влияют на моё целомудренное состояние до свадьбы.
Алик смотрит с ухмылкой. Еще бы, и пню понятно, насколько я негодую и злюсь, а он далеко не пень, а настоящее дубовое дерево, которое, хоть и кажется временами тупым, на самом деле прожжённое опытом и сломить его обычным дуновением ветерка, коим в данном случае выступаю я, не представляется возможным. В его глазах ясно читается, что именно этого он от меня и ждет, поэтому я перевожу взгляд на Людмилу Ивановну, безрезультатно успокаивая себя тем, что решение мое только моё и погружаюсь я в это болото совершенно добровольно, без пинка под зад от какой-то лягушки. И без акваланга. О последнем лучше не думать.
Если и остается надежда, что заведующая не сочтет меня больной на голову, то и та лопается после столь красноречивой речи, как мыльный пузырь.
Людочка смотрит на нас с сожалением. Поправочка. На одного из нас. На меня она не смотрит вообще.
«Молодец, Алла Анатольевна! Многообещающее знакомство с начальством».
После такого концерта, извиняясь, кланяясь и шипя друг на друга, вернее, шиплю только я, Алик же посмеивается, не размыкая губ, мы вываливаемся из кабинета в приёмную. О дальнейшем состоянии Людмилы Ивановны можно только догадываться, так как все время нашего проталкивания через дверь провожает она нас взглядом прищуренным и недобрым. Сомнений после себя оставляем море. Единственное без сомнительное одно: покидаю я её обитель с черной ленточкой на груди и надписью на мраморной плитке моей могилки — невеста Алика.
Кому выход, кому вход
Я банкрот!
Первую зарплату выплатят через три месяца — одна большая сумма за всё отработанное время. Такой ответ я получаю в финансовом отделе, после чего долго стою и хлопаю глазами, как бабочка, вытаращившись на парня, что сидит по ту сторону баррикады. Стекло, разделяющее нас, точно пуленепробиваемое. Оно ужасно толстое, и в маленькое окошечко, предназначенное для переговоров, я попеременно просовываю то нос, то ухо, так как ты либо говоришь и не слышишь, либо наоборот. Парень отвечает коротко и четко. Но я не успеваю за ним. Переспрашиваю несколько раз, но постоянно получаю быстрый ответ в нос. Через пять минут наша безрезультатная беседа надоедает. Тем, кто в очереди и сильно спешат. Поэтому я удаляюсь недовольная, так и не поняв, что за дурацкая система в этом заведении и как мне дальше жить?
Всю дорогу до дома ломаю себе голову и ноги: ехать приходится на автобусе, а потом пешком через парк. Маршрутка и такси — теперь недопустимые предметы роскоши.
Вариант обращения к родителям отметаю сразу. Первым делом папа, ехидно усмехнувшись, скажет:
«Ну вот! А что я говорил?» — и кинет с барского плеча золотую монету.
Я прямо вижу перед собой его довольное, гладко-выбритое лицо с двумя залысинами на лбу, как он щурится, потирает свой живот и причмокивает от радости. Ну уж нет.
Мама начнёт махать руками и причитать про голодных врачей, и в конце концов я уйду с деньгами и ведром помоев на голове.