Молодая вдова
Сегодня точно не мой день. Мало того, что на шел улице дождь, так ещё и на душе завывало так, словно тайфун прошёл. Крышу сносило, и ни одной нормальной мысли в голове выискать было невозможно.
Муж умер три дня назад. Страницы газет пестрили фото с трупом, обгоревшим настолько, что опознавать пришлось по обручальному кольцу и золотому портсигару — единственным уцелевшим вещам среди руин прежней жизни.
Он был полицейским. Чистил улицы города от отбросов общества.
Я посмотрела на фото на краю стола, где он улыбался, совершенно не подозревая, что через несколько дней в морге будет лежать безжизненным телом. С биркой на большом пальце ноги — его новой идентификационной картой, зияющими дырами на месте щек и изжаренными в пепел белками глаз. Целыми остались только зубы, уже не такие белые, но достаточно ровные, которым мог бы позавидовать любой бездомный.
Переведя взгляд на тарелку, я воткнула вилку в кусочек жаренной печени, подняла, покрутила в руках и вернула обратно.
Еда не лезла в горло, несмотря на то, что уже три дня я ничего не ела.
Минус пять килограмм, обтянутое кожей лицо и чёрные круги под глазами.
Меня жалели. И от этого хотелось плакать. Рвать на себе волосы и посылать всех в поле. Но я сдерживалась, как могла.
Жалость — это та великая милостыня, которую стерпеть может не каждый. Особенно нелепо она выглядела по отношению ко мне. Особенно сейчас.
Я вновь поднесла вилку к губам, но тошнота подкатила к горлу, с трудом позволив проглотить неполностью разжёванный кусок.
Запила соком, чтобы протолкнуть в желудок. Посмотрела в окно. Бесшумные капли хлестали по стеклу, будто по щекам. Захотелось выйти на улицу и отдаться порывам ветра, распластаться в луже лицом вниз и тонуть, тонуть...
Отвернулась. Медленно обмакнула вилку с новым куском в кроваво-красный кетчуп, слизала языком и, зажмурившись, отправила в рот.
Вот и все. Вот и конец. Или начало?
Лиса
Ее звали Лиса. Рыжие волосы рассыпались по засаленной подушке. Она практически не моргала, ожидая последующих действий.
— Умница, — полураздетый мужчина склонился над ней и затянул потуже широкий ремень на тонкой шее. Грубая кожа сдавила гортань, и она закашлялась.
— Ну-ну, — он погладил её по голове, — спокойно девочка, спокойно, — он привязал поводок к железным прутьям.
Кашель прекратился, дыхание восстановилось, она сделала ртом глубокий вдох. Перетянутые толстой верёвкой руки беспомощно сжали матрас.
Он передвинулся на коленях вдоль её обнаженного тела к раздвинутым, фиксированным по углам кровати ногам и устроился между ними, вынув из лежащей рядом сумки охотничий нож.
— Тебе когда-нибудь доставляли удовольствие при помощи этого? — довольно прищурившись и получая наслаждения от того, как вытянулось её лицо, вспыхнули перепуганным взглядом глаза и в немом крике распахнулся рот, он наблюдал, как учащается ее дыхание, как начинает быстро и глубоко вздыматься грудная клетка, очерчивая каждое ребро, и втягивается живот, как расширяются зрачки.
— Не надо.
— Ну-ну, — опять слащавое причмокивание. Он опустил взгляд на ее промежность, коснулся остриём ножа и очертил круг. Девушка вздрогнула и сжала зубы. На коже проступила кровь. — Будь паинькой.
Правила игры — терпеть и не кричать, иначе будет хуже.
Вязкая слюна скатилась с его перекошенного рта по небритому подбородку и упала на грязную простыню. Он быстро облизнул губы, вытер свободной рукой мокрый след, перевернул нож рукояткой вперёд и резко вставил в неё.
Она выгнулась в дугу. Запрокинув голову, потянула на себя руки и ноги. Тугая верёвка впилась в запястья и щиколотки, превратив кожу вокруг из светло-розовой в бело-синюю.
— Пи-ка-со, — довольный мучитель сполз на пол, выложенный дешевой плиткой, взял с облезшего стула приготовленный заранее фотоаппарат, приложил видоискатель к глазу и сделал несколько снимков.
Из кровоточащий по кругу раны торчало широкое с зазубринами блестящее лезвие. Мышцы ее бёдер напряглись, колени подергивались, из звуков доносилось лишь слабое рычание через стиснутые зубы.
— Умница, — прохрипел мужчина, отложил фотоаппарат, поднялся с пола, взял бутылку с рядом стоящего обветшалого столика и смочил водой пересохшее горло. — Вот так-то.
Внезапно колени девушки затряслись, следом все тело, сильнее и сильнее раскачивая пружины матраса. Нож выпал на кровать, мышцы набухли, закипели вены. Толстая верёвка, ограничивающая движения, под невероятным напором увеличившейся в разы мышечной массы расползлась, как жидкое тесто. Кожа из бледно-розовой приняла оттенок рубина, ремень натянулся и треснул, освободив разбухшую, покрывшуюся рыжей шерстью шею.