Я с товарищами работал над картой, обсуждая возможности прорыва. Недалеко от нас просто на земле лежали пока не погребенные убитые, агонизирующие тяжелораненые. Вокруг практически голая местность…
Ко мне обратился испанский офицер: «Товарищ Фриц, вас просит подойти умирающий русский танкист. Он лежит здесь, недалеко». Я подошел к умирающему земляку. У танкиста были оторваны обе ноги, одна выше колена. Обрубки ног были перетянуты жгутом. Он лежал, закутанный в одеяло. Тяжело было представить, какие муки должен был испытывать этот человек, не имея возможности получить хотя бы укол морфина. Лицо русского было пепельного цвета, посиневшие губы силились что-то произнести. Я не мог уловить ни одного слова. Светлые волосы умирающего закрывали его глаза. Руки раненого безжизненно лежали вдоль обрубка тела в танковом комбинезоне. Он не имел сил поднять их. Определить возраст было невозможно. Я опустился на колени, отвел рукой волосы с его лба и склонился к нему. На меня глянули полные муки светлые глаза, в которых еще угадывалась жизнь. «Товарищ генерал, благословите меня на гражданина СССР и члена ВКП(б)», — услышал я срывающийся хрип умирающего. «Ты кто?» — спросил я. «Я — Сашка… — он назвал фамилию, которую я не запомнил, — адъютант Шкуро, тогда у нас, в Гражданскую. Родина обещала нам прощение. Я хочу умереть советским гражданином и коммунистом». «Я же не священник, вообще не верующий. Как же я тебя благословлю, Саша?» — «Нет у меня выхода. Какая разница. Благословите. Я хочу уйти спокойно». И я благословил этого несчастного и неизвестного мне Сашку, русского человека, сказав ему, что он может быть спокоен. Родина обязательно простит его, искупившего все грехи перед родной землей смертью своей. «Считай себя гражданином СССР и коммунистом». Мне показалось, что лицо умирающего Сашки стало как-то спокойнее. Исчезли болевые гримасы. Глаза закрылись. Я взял его холодеющую руку и сжал ее, прощаясь с ним. Он захрипел, силясь еще что-то сказать. Я не мог больше оставаться рядом с ним и принять его смерть. Меня ждало мое дело. Я не имел права на проявление чувств…
Павел Иванович сделал паузу, помолчал. Молчали и мы, потрясенные рассказом генерала… Потом он продолжил:
— Сколько лет прошло, сколько было войн и смертей, но почему-то именно эта история с русским парнем, бывшим белым казаком, так мечтавшим вернуться в Россию, навсегда осталась в памяти.
Павел Иванович пояснил, что якобы во времена тех далеких событий в Испании Сталину доложили о большом количестве обращений бывших участников Белого движения с просьбой разрешить им вернуться на Родину. И что они готовы понести наказание, но хотят умереть на родной земле. Якобы Сталин на это ответил, что пусть они докажут свою любовь к Родине и право на советское гражданство через войну в Испании в интербригадах. Генералу было известно, что в составе интербригад было достаточно бойцов — бывших белогвардейцев, разными путями пробравшихся в сражающуюся Испанию. Все они хотели вернуться в Россию через Испанию. Чем все это закончилось и попал ли кто-либо из них на Родину, ему не было известно.
Нас познакомил на приеме в Западном Берлине мой давнишний знакомый Петер Херц, в то время возглавлявший отдел печати и информации западноберлинского сената. К сожалению, память не сохранила имени этого человека. Примечательно, что Херц представлял его как своего сотрудника, члена СДПГ, воевавшего в Испании во время гражданской войны 1936-1939-х годов на стороне республиканского правительства. В Испанию он приехал нелегально как противник фашизма и убежденный социал-демократ. Херц как-то со смыслом подчеркнул, что этот человек воевал вместе с немецкими коммунистами в одной интербригаде. Одно это сразу же вызвало у меня симпатию к этому, как мне показалось, малоразговорчивому, мрачноватому человеку. Выпили. Разговорились. У меня складывалось впечатление, что он, в принципе, разделяет наш внешнеполитический курс, во всяком случае, в вопросах борьбы за мир, против колониализма и угнетения капиталом трудящихся в «третьем мире». Но при этом он занимал жесткую позицию в решении германской проблемы, а обсуждать темы «стена», «беглецы из Республики», «раскол», «блокада», «расчлененные Берлин и Германия» и т. п. считал для себя вообще неприемлемым. На мои осторожные вопросы «о гражданской войне в Испании» отвечал неохотно и по некоторым репликам и реакции я уловил его политическое кредо — ярый антикоммунист.