— Мы всем миром собрали ему денег на новые сапоги, чтобы похоронить достойно, как военного министра.
Старушки показали могилки убитых «русских воинов», как назвали их старички, в дни уличных боев. При них не оказалось никаких документов. На гранитных плитах так и было указано: «Неизвестный красноармеец. Апрель 1945». Недорогие плиты этим погибшим при штурме Берлина были сделаны за счет русской общины. Наш консул тут же взял эти захоронения на учет.
Вскоре посол стал торопить нас, и мы медленно потянулись к выходу. Старички и женщина-гид проводили нас за ворота на улицу. Там нас ожидали еще несколько старичков «из прошлого». Лица их светились радостью. Им удалось поговорить с настоящими русскими, советскими людьми. Искренность и радость их были неподдельными. Попрощались. Сели в машины. Машина с послом и еще одна уже успели отъехать. Я что-то замешкался, прощаясь с любезными старичками, и не пожалел, потому что тогда произошло примечательное событие, прочно врезавшееся в мою память…
Разбрызгивая лужи, оставшиеся после прошедшего с утра холодного осеннего дождя, к нам на скорости подлетело такси. Вышел высокого роста представительный старик с внешностью Федора Ивановича Шаляпина. Стоявшие у нашей машины старички дружно приветствовали его как хорошо знакомого. Он, как и Шаляпин на известной картине Кустодиева, был не в шубе, но в роскошном, старинного покроя длиннополом пальто. Правда, вместо меховой шапки, как у Шаляпина на картине, его голова была покрыта широкополой черной шляпой. Но весь облик — лаковые туфли, прикрытые белыми гамашами, сучковатая палка-трость, белая манишка (правда, не совсем свежая) с черным галстуком-бабочкой, выглядывавший из-под пальто черный смокинг… — ну, вылитый Федор Иванович! Старик моложавой походкой быстро приближался к нам. Мы вышли из машины. Рокочущим, приятного тембра голосом он громко приветствовал нас и крепко пожал нам руки. Тут я заметил, что белая манишка надета у старика на голое тело, а лицо порядочно заросло несколькодневной седой щетиной. Рокочущий голос продолжал:
— Я сегодня ночью вернулся из Базеля. Давал концерт нашим русским. Старушки позвонили мне слишком поздно. Я едва застал вас здесь. Жаль, что вы уже уезжаете.
Стоявшие рядом милые старушки охотно пояснили, что это знаменитый, лучший в Европе церковный бас. Назвали фамилию. Нам она была неизвестна. Старик-бас тем временем торопливо, боясь, что мы уедем, не выслушав его историю, стал говорить о любви к России. О том, что его родной младший брат, главный инженер крупного завода на Урале, недавно награжден орденом Ленина, о чем он сам прочел в советской газете «Правда». Что он не переписывается с братом, для которого давно исчез во время Гражданской войны в России. Что не может умереть, не повидав перед смертью свою Родину, и т. д. и т. п.
— А чего же вы боитесь? Приезжайте!