В Москве Фридрих Вольф продолжил бой с фашизмом, публикуя статьи, памфлеты, рассказы, в которых разоблачал расовую теорию, раскрывал преступную идеологию пришедшей к власти шайки мракобесов-нацистов.
Фридрих Вольф никогда не стеснялся высказывать свои мысли в кругу друзей, если что-то не соответствовало его политическим представлениям, было ему непонятно или он был с чем-то не согласен. Старик Вольф до конца своих дней так и не воспринял указание Коминтерна (по команде Сталина) компартии Германии не объединяться с социал-демократами с целью создания единого фронта всех левых сил, чтобы воспрепятствовать приходу Гитлера к власти в 1933 году. Навсегда в памяти его остались слова Сталина, что «социал-демократы всегда были и остаются агентурой буржуазии в рабочем движении». Вольф считал эту позицию Сталина ошибочной. Не понял он и Договора о ненападении между Сталиным и Гитлером в 1939 году. Именно после этого пакта Молотова — Риббентропа многие немецкие коммунисты, нашедшие убежище в Советском Союзе и по разным причинам не принявшие советского гражданства, были переданы на границе с Германией немецким властям — гестапо. Многие ставшие гражданами СССР были арестованы, расстреляны, высланы на спецпоселения.
По свидетельству друзей, Фридрих рвался в бой в республиканскую Испанию не только как патриот и коммунист-интернационалист. Он торопился, потому что чувствовал, что волна сталинских репрессий в конце 30-х коснется и его, как случилось со многими друзьями Вольфов.
Большое значение в формировании идеологического настроя братьев имело и ближайшее окружение родителей. Вольфы были знакомы и со многими поддерживали дружеские отношения из числа московской интеллектуальной творческой элиты. Особенно Мише запомнились летние времена на их даче в Переделкино. Дом всегда был полон знаменитых гостей, и он становился невольным свидетелем, а порой и участником интереснейших политических споров, дискуссий на исторические, литературные, театральные темы. И Миша, и Кони буквально впитывали в себя эту душевную атмосферу, царившую в доме, создаваемую не только родителями, но и многочисленными друзьями, с которыми они не первый год были знакомы.
Влюбчивость и тягу к женской красоте Маркус, наверное, унаследовал от отца. По словам одной из подруг матери, тот пользовался успехом у женщин и сам был не прочь поухаживать и проявить мужской интерес. У него были дети от пяти разных женщин. Мать Маркуса Эльза, которую в семье ласково называли Мени, знала об увлечениях мужа и, по образному выражению той же знакомой семьи Вольфов, «вела себя очень, очень по-немецки». Она в любой ситуации держалась достойно и обладала практичным умом немецкой женщины. Мени на удивление была терпимой и мудрой, поэтому ей до самой смерти старика Вольфа в 1953 году удалось сохранить и любовь, и семью, и нежные отношения. Она была удивительной женщиной. С юных лет ей были присущи не только так свойственная немецкой девушке кротость, но и упрямство и настойчивость в достижении цели, позволившие ей, немке, родившейся и сформировавшейся в филистерской среде типичных немецких бюргеров, особенно в начале XX века, выйти замуж за еврея! Она решительно порвала с ненавистными ей обывательскими традициями маленького городка, с окружавшим и давившим на нее мещанством и уехала с мужем в манящую неизвестность за романтикой и любовью.
В любых ситуациях, порой критических, она не только всегда оставалась верной и постоянной в отношениях с мужем, но и на всю жизнь сохранила преданность тем идеалам, борьбе за которые она отдала всю себя. Позже Маркус утверждал, что мама Эльза-Мени, пожалуй, оказывала на него большее влияние, чем отец. В 1930-е годы отец в Москве увлекся женщиной, которая родила от него девочку, ставшую в последствии для Маркуса и Кони по-настоящему родной сестрой. Леночка была совсем крошечной, когда ее мать арестовали как врага народа, и Мени не задумываясь взяла ребенка в семью. И это притом, что Фридриха вообще не было в Москве: он длительное время находился во Франции. Вольфы хлопотали за мать этой девочки, ставшей для их семьи родной. Сестра Миши Леночка и поныне живет в Москве. Между Мишей и Леной всегда поддерживались теплые, близкие родственные отношения. Именно у Лены в самую лихую годину своей жизни на ее завершающемся витке он нашел приют и покой, укрываясь от «всевидящих глаз и всеслышащих ушей» западных спецслужб. Здесь, в квартире сестры в знаменитом и известном всей Москве Доме на набережной он приходил в себя после крушения ГДР, уничтожения Социалистической единой партии Германии, партии коммунистов. В тяжелых раздумьях анализировал прожитую жизнь, думал о будущем и писал воспоминания. На даче Лены, на прогулках в заснеженном подмосковном лесу в зиму 1990/91 года он делился с ней своими мыслями и принял окончательное решение возвращаться в Германию. Он был уверен и в правильности этого решения, и в конечном результате предстоящей борьбы с бывшими противниками, скоротечно поглотившими и разрушившими первую в истории Германии Демократическую Республику. При полном бездействии президентов, вначале Советского Союза, а затем наследницы бывшей великой державы — России. Как потом говорили немецкие друзья Миши Вольфа, и я был с ними согласен: «Предали вы нас, продали! Но уж если этому и суждено было случиться, то зачем же так дешево! Всего за 19 млрд марок. Да и те, наверное, были разворованы. И ваши офицеры Группы советских войск в Германии так и не получили у себя дома жилья. Бросив все, на много миллиардов различного имущества и годами разработанную инфраструктуру, войска выводились в чистое поле. Скоротечный, но хорошо организованный уход войск скорее напоминал заранее спланированное бегство. Зато свое обещание Западу о быстром выводе советских войск ваше правительство выполнило».