Мессир Альмереджи был согласен. Да, этот человек способен на всё. Ладзаро предложил донне Франческе нынешней же ночью уединиться от посторонних ушей в её спальне и детально обсудить, как лучше свести счёты с пакостным шутом. Статс-дама с жаром согласилась. Мессир Ладзаро был доволен. Неделя поста надоела ему, а за неделю вонь около потаскушки выветрилась, как он надеялся, бесследно.
Сейчас, под вечер, коридоры и веранды замка были оживлённы, всюду сновала челядь, придворные обсуждали новое убийство. Мимо мессира Альмереджи и донны Черубины прошли Донато ди Сантуччи и Наталио Валерани.
— Но вы же с Джулио должны были заметить, Наталио, кто спустился с башни. Вы же были совсем рядом… — Донато не был дружен с Джезуальдо Белончини, но и не враждовал с ним.
— Нет, никого не было, нас ждала моя мать и донна Лавиния, — Наталио с сожалением покачал головой, — скорее всего убийца свернул по лестнице третьего этажа или вышел в оранжерею. — И оба удалились.
В глубине коридора послышались тяжёлые, шаркающие шаги, и показались старик Росси и его писец Паоло. Эти ни о каком убийстве явно не слышали.
— Сказано, что душе грешника после смерти остаётся только коридор вечности, ведущий в ад. И нет в существе этой души такой частицы, которая не испытывала бы невыносимых страданий в тисках терзающей её боли на всю вечность. И боль эта бесконечна, поскольку в аду душа совершенно обнажена… Разве не так, мой мальчик?
— Мессир Портофино сказал однажды, что боль греха есть потеря видения Бога, мессир Росси, и каждая погибшая душа несёт ад в самой себе… — тут собеседники заметили сидящих и те, поднявшись, поклонились. Амедео и Паоло поприветствовали их и исчезли в коридорных лабиринтах. Донна Франческа с удивлением проводила их глазами и снова обернулась к мессиру Альмереджи.
— О чём они говорят? — изумилась она и тут же и вскочила, — но поспешим…
После того, как заговорщики покинули скамью и направились в кровать синьоры плести злые интриги против гнусного ломаки мессира Песте, сам Грациано ди Грандони плюхнулся на лавчонку и задумался, нисколько не беспокоясь о последствиях происков мессира Альмереджи и козней донны Франчески, ибо прекрасно знал главного лесничего.
Чума недоумевал. Убийство Джезуальдо было просто нелепым. Шут снова содрогнулся, вспомнив о болезни Белончини. Он ничего не знал об этом, но теперь становилась понятной неприязнь к нему супруги. Чума чувствовал себя неловко: теперь ему было жаль несчастного Белончини, раньше-то он никогда не думал о нём всерьёз…
В эту минуту к балконной балюстраде вышла Камилла ди Монтеорфано. Она была в парадном платье и шла с вечернего туалета донны Элеоноры, на лице её застыла печаль. Чума вспомнил, что завтра на рассвете герцогини уезжают на богомолье. Он встал, улыбнулся и любезно спросил:
— Что навеяло печаль на ваши прелестные глаза, синьорина? Мысль о завтрашнем отъезде повелительницы или новое ужасное убийство?
Она вздохнула.
— А вы снова смеётесь?
— Не вижу в отравлении ничего смешного, — серьёзно покачал головой Чума. — До вашего прихода я думал о нём. Я не знал, что мессир Белончини был болен.
Голос мессира ди Грандони звучал странно — горько и скорбно. И он был серьёзен. Камилла кивнула.
— Бьянка говорила. Он болел много лет. Бедный. Больной и слабый, нелюбимый, презираемый даже собственной женой. Он ненавидел вас, я знаю. Вы были для него живым кошмаром: здоровый, красивый, непобедимый, удачливый — вы воплощали всё то, чего он был лишён.
— И по слабости он трижды подсылал ко мне наёмных убийц, — Песте невесело усмехнулся. — А я так и не сумел принять его всерьёз. Каюсь, синьорина, даже вытащив его сегодня из воды, уже мёртвого, я по-прежнему не принял его всерьёз. Я подумал о хвосте сазана, который не успел доесть, когда пришлось прыгнуть в воду. Это, наверное, было бессердечно, но этот дурацкий хвост не выходил у меня из головы.
Камилла окинула его изумлённым взглядом.
— Так трудно понять, когда вы шутите, а когда говорите серьёзно.
— В последнее время я и сам перестал это понимать, синьорина, — пробормотал Чума.
Камилла бросила на Грациано ди Грандони новый недоумённый взгляд. После той ночи, когда она вышла из комнаты на голос этого человека, он немного заинтересовал её: тогда ей на миг показалось, что этот высокомерный красавец способен чувствовать. Но могло ли это быть? Он был не таким, как все, не досаждал ей и не домогался её. Сейчас он был серьёзен — и, хоть говорил кощунственные вещи, но был, несомненно, честен в своём признании.