Но любовниками Верджилези были Ладзаро Альмереджи, Пьетро Альбани, Пьетро Анджело, Густаво Бальди и щенки-камергеры. Пишущая братия не в счёт, они жили на третьем этаже. Альмереджи и Альбани квартируют на этаже герцога. Итак, в двух списках пересекалось только одно имя. Густаво Бальди. Главный дворецкий. Подонок был его человеком, захудалым дворянчиком, вытащенным из дыры в окрестностях Момбарочьо, лизоблюдом и доносчиком. Но он не враждовал с Белончини, они были приятелями. И зачем Густаво убивать Черубину Верджилези? К тому же, он был мелковат для того определения, что дал Даноли. «…Живой мертвец, существо с человеческим лицом, внутри которого ползают смрадные черви, набухает гной и тихо смеётся сатана…» И это плюгавый Бальди? Тристано д'Альвелла поёжился. Граф Даноли оказался прав в том, что убийца был хладнокровен, спокоен, бил исподтишка и не оставлял следов. Считал ли он, д'Альвелла, совершающиеся убийства подлыми? Альмереджи, вон, ничуть не ужасался. Тристано закусил губу. Он тоже не содрогался от происходящего, ибо воспринимал его… как должное? Нет. Скорее, как нечто, просто выходящее за рамки обыденности, но происходящее на его глазах зло ничуть не ужасало его.
А почему это чужая подлость должна ужасать подлеца? Чему тут ужасаться? Тристано д'Альвелла понимал убийцу: не причины деяний, но логику поступков. Не одобрял, но случись надобность убить ему самому — он поступал бы столь же осмотрительно и здраво. «…Где-то здесь, в этих коридорах ходит живой мертвец, существо с человеческим лицом, внутри которого ползают смрадные черви, набухает гной и тихо смеётся сатана…»
Да, неожиданно понял он, это так. Но это в равной степени можно отнести и к нему самому. Это он — двигающийся покойник, кадавр, червивый труп, давно утративший различение добра и зла, в нём тоже вспухают зловонные фурункулы тупого безразличия, и тихо смеётся дьявол…
Тристано сжал зубы и с тихим стоном потряс головой, пытаясь прогнать тяжёлые мысли.
…Разговор с Густаво Бальди ничего не прояснил. Более того, шельмец сумел полностью оправдаться! В день убийства синьоры Черубины он не отходил от герцогов, присутствовал не только на приёме, но и на охоте и на ужине. Его видели все! А когда несчастного Джезуальдо Белончини с башни сбросили — они сидели втроём с Ипполито и Антонио в зале приёмов, как раз семь на башне пробило, и крик его жены раздался. Оба они — и Фаттинанти, и Монтальдо — могут поручиться, что он до того целый час никуда не отлучался! И охрана его видела, и челядь. И что же? Так и оказалось.
Песте спросил, где всё это время ошивался Мороне? Оказалось — ещё утром в день убийства с поручением герцога уехал в Пезаро, должен вернуться только через два дня. Незадача. Чума отвёл в сторону донну Валерани. Мороне не было в замке при убийстве Белончини, а это обеляло мерзавца и от подозрений в убийстве Черубины. Донна Глория тоже понимала это.
— Вообще ничего не понимаю. Если это не Мороне, то кто?
— Мимо тебя никто не проходил?
Глория покачала головой.
— Челядь мелькала, да я лиц не замечала, а тех, с кем здороваться бы пришлось, кроме Лавинии, — никого не было.
Чума безнадёжно вздохнул. Тут к ним подошла Дианора ди Бертацци.
— Размышляем, кто мог прикончить Белончини, — просветил её шут.
— Врагов у него, кроме тебя, не было, — уныло пробормотала Дианора.
— Это не я, — уверил её Чума.
— Я понимаю, все подумали, что твоих рук дело, да Портофино рявкнул, что с тобой был, и если ты виноват, так и он тоже. Все и умолкли.
Дальнейшее расследование, продолжавшееся целый день, зашло в тупик.
На следующий день, в воскресение, после проводов герцогинь, направившихся к Тысячелетнему Скиту и сопровождаемых каноником Дженнаро Альбани и охраной, придворные ещё оставались на внутреннем дворе. Бьянка Белончини отбыла домой для похорон супруга. Грациано ди Грандони, дождавшись, пока вдова исчезнет за воротами, облегчённо вздохнул, перекрестился, вышел из своих покоев и направился к Глории Валерани и Дианоре ди Бертацци, стоявшим неподалёку от Тристано д'Альвеллы и герцога — рядом с Бениамино.
Появление его не осталось незамеченным.
— Вы только посмотрите на этого негодяя, — прошипела донна Бартолини. — Всё равно, рано или поздно вся правда проступит, всем станет ясно, что это ваших рук дело, — и, заметив усмешку Чумы, ядовито спросила, — вы не согласны?