— Мужчина может согласиться с женщиной, только сойдя с ума, моя донна, — Грациано ди Грандони утомлённо улыбнулся, — но на меня, штатного дурака, это не распространяется. Мне не с чего сходить.
— Вы ошибаетесь, Грациано, третьего дня, я сказала вам, что к обеду будет дождь, и вы согласились со мной, — мягко поправила шута Дианора ди Бертацци.
— Верно, — исправился шут, — надо внести коррективы в моё утверждение, дорогая Дианора. Мужчина может согласиться с женщиной в двух случаях: если он безумен или обсуждаемый вопрос ему глубоко безразличен.
— Есть и третий вариант, дорогой Грациано, — вздохнул Бениамино ди Бертацци.
— Третий? Не пугай меня, Бениамино… я не вижу его.
Ди Бертацци снова вздохнул, махнул рукой, но промолчал.
Между тем герцог, откровенно радовавшийся отъезду супруги, отношения с которой были у него весьма сложными, сообщил приближенным, что подготовка к турниру почти завершена. Он хотел порадовать этим развлечением Гонзага, но тот спешил в Рим, теперь же турнир был приурочен к Троице. Так как места в городе не хватало, турниры уже много лет проводились в низине на Тутовой поляне, куда брали с собой походные шатры, предпочитая их простор тесноте городских постоялых дворов. Каждый стремился роскошью своего выезда затмить всех остальных, к месту проведения турнира стекались реки повозок из соседних сёл, устраивая ярмарку съестных припасов, одежды, оружия и доспехов.
— Ты участвуешь, Грациано? — спросил герцог шута.
Чума кивнул. Его герб был выставлен для участия одним из первых.
— Но учти, Чума, — смеясь, бросил ему герцог, — если ты позволишь себе на турнире эскапады в адрес дам…
Шут покачал головой и, кривляясь, проронил.
— Клянусь верой, жизнью и честью, мой повелитель, что не стану никого умышленно поражать острием меча или бить ниже пояса, не прикоснусь к тому, чей шлем упал, и не скажу ни об одной даме или девице… правды, и да простит мне грех лжи мой духовник… — тут ди Грандони помрачнел и умолк.
Он вдруг вспомнил, что на прошлом турнире Джезуальдо Белончини осмелился вякнуть ему, что, хоть он дворянин и рыцарь, но его низкое шутовское ремесло не даёт ему права участвовать в боях наравне с аристократами. Сказано это было по окончании ристалища, и Песте вполголоса пообещал на следующем турнире стукнуть Белончини затупленным мечом плашмя по лысой макушке. Сказал он это, положим, просто отводя душу, пошутил, но вот — кто-то опередил его. И был серьёзен.
Герцог между тем сообщил Аурелиано Портофино, только что отслужившего мессу за удачное паломничество герцогинь, что епископ Нардуччи просил и его присутствовать на турнире. Инквизитор кивнул. Хотя церковь много посодействовала изменению турнирных схваток, превратив смертельные поединки в театральные представления, запретить их совсем не могла, да и не хотела: мужская удаль должна где-то показывать себя, пусть же делает это на публике, а не на дуэльных единоборствах по кустам.
Девицы восторженно зашептались. Турнир был не только ристалищем рыцарской доблести, но и показом последней моды. Каждая фрейлина сочла бы себя обесчещенной, не появись она перед мужчинами в ложе в новом платье. Донна Бартолини обратилась к мессиру Ладзаро Альмереджи с вопросом, чьи цвета он наденет на турнир? Главный лесничий побледнел при мысли, что придётся натянуть на себя цвета этой потаскушки, но тут же и воспрянул духом, сообщив красавице, что на нём будет её любимый цвет. Он и забыл, что заказал новый плащ, совпавший с зелёным полем на гербе Бартолини. Донна Франческа зарделась, как маков цвет, а синьорина Гаэтана ди Фаттинанти окинула мессира Альмереджи взглядом презрительным и неприязненным.
После отъезда каноника Альбани кружек «философов» поредел: Ладзаро Альмереджи был занят расследованием, часто приходивший наставник принцесс Сагарелли не появлялся в их части замка, испуганный слухами об убийствах. Поэтому приходили только трое — Григорио Джиральди, Наталио Валерани и Антонио Фаттинанти. В эти дни они тоже обсудили произошедшее, как сказал Джиральди, «с философской точки зрения» Но философия, «мать всех наук», увы, ничего не проясняла. Надо сказать, что все трое пребывали скорее в недоумении по поводу свершившегося, нежели ужасались или осуждали убийство Верджилези и Белончини.
— Просто не могу понять, кто это мог бы сделать, здесь все свои, — обронил Джиральди.
— Каждый убийца, вероятно, чей то хороший знакомый, — отозвался Валерани.
— Но это, видимо, решительный и умный человек, — сказал Фаттинанти, — проделано всё мастерски.