Интересно, подумал вдруг подеста, Даноли и это убийство назовёт подлостью? Тут Тристано донесли, что из комнаты Комини несколько раз видели выходящего человека, всегда прикрывавшего лицо. Судя по походке, это был молодой человек. Наблюдение установило, что юнец отдавался старому содомиту, расплачивавшемуся с ним исключительно золотыми дукатами, а исчезал неизвестный в портале молодых камергеров.
Д'Альвелла брезгливо поморщился. Господи, и это дворяне… Родовая аристократия! Ведь глупо думать, что щенок мог влюбиться в старого урода. Продать честь за дукаты? Представив себе эту картинку, Тристано почувствовал лёгкую тошноту. Странно. Череда убийств вызывала досаду и злость, а расследование только углубляло понимание окружающей мерзости. Что он сказал? — оторопел вдруг подеста. «Продать честь за дукаты?» Эта мысль была странной. А что тут странного-то? Раньше он подумал бы, что малец неплохо продал свой зад, а теперь… Понимание не изменилось. Скорее, он стал относиться к мерзости с омерзением — вот что было внове. Но почему?
Впрочем, разобраться в себе он мог и на досуге, а пока Тристано расспрашивал, вынюхивал, вглядывался в лица.
…- А, Аурелиано, — теперь Тристано д'Альвелла торопливо подошёл к инквизитору, не обратив внимание на фрейлину, стоявшую в тени, — оказывается, Комини совратил одного из молодых камергеров, хоть я и не вижу здесь почвы для убийства. Когда ты поймал Комини в библиотеке, ты говорил, содомит домогался молодого писца. А что сказал в ответ на эти домогательства писец? — Тут начальник тайной службы заметил Камиллу Монтеорфано, — о, извините, синьорина, у нас дела.
И д'Альвелла увёл Портофино. Камилла потрясённо замерла, проводив удаляющихся мужчин невидящим взглядом. Господи…
Глава 16
Камилла, испуганная и поражённая услышанным, почти не помнила, как зашла к Дианоре ди Бертацци, рукодельничавшей вместе с Джованной ди Монтальдо и, растирая пальцами мучительно болевшие виски, проронила, что, оказывается, убитый интендант был еретиком-содомитом, совратившим кого-то из молодых камергеров. Господи, что творится в замке? Дианора в ответ только вздохнула, а Джованна несколько принуждённо кивнула и, ничего не сказав подругам, вскоре ушла к себе.
Муж встретил её недоуменным взглядом: его супруга едва не споткнулась на пороге и почти без сил рухнула на стул. Ипполито молча ждал, не понимая её волнения, потом напрягся. Неужто снова Соларентани? Он ошибся. Супруга отдышалась и наконец выговорила:
— Только что… только что Камилла Монтеорфано сказала Дианоре, что сама слышала от Тристано д'Альвеллы, что Тиберио Комини совратил кого-то из молодых камергеров.
Ипполито замер с полуоткрытым ртом, медленно переведя глаза с пола на жену и обратно.
— Что? Ты думаешь… Нет!
Джованна молчала. В отличие от многих женщин, волею судеб становящихся мачехами взрослых сыновей своих вдовых мужей, ей повезло. Никаких разногласий и ссор с Маттео у неё никогда не было. Изголодавшийся по материнской ласке пятнадцатилетний мальчишка принял молодую жену отца с доверием, которое та постаралась оправдать. И хоть он, ныне уже двадцатичетырёхлетний, видел в ней скорее старшую сестру, чем мать, они неизменно ладили. Удар, будь это правдой, был бы и для неё немалый.
Но для Ипполито сама мысль о том, что его сын… Его сковало ужасом, в глазах потемнело.
— Ты… хочешь сказать… он… Что они сделали его ганимедом или он согласился… он пошёл на эту мерзость ради денег?
— Да подожди ты! Она говорила о ком-то из камергеров! Имени д'Альвелла не называл.
Ипполито со свистом втянул в себя воздух и резко встал. В глазах все плыло, но он двинулся к двери и, почти ничего не видя перед собой, понёсся в коридор, где жили камергеры. Сына он застал у себя в комнате, занятого склокой с пажом, омерзительно почистившим его латы. Маттео был раздражён — причём, сразу тремя обстоятельствами: неудачей на турнире в поединке с мессиром Бальди, чего не мог простить себе, ссорой с синьориной Фаттинанти, коя нравилась ему, но упорно не замечала его ухаживаний, и нелепым проигрышем в карты в кабачке. Фортуна отвернулась от него. На паже он просто срывал злость, хоть ленивый шельмец и вправду поработал из рук вон плохо. Вид отца, явно разъярённого чем-то, сразу заставил Маттео, ощущавшего, что рыло у него в пуху, особенно из-за проигрыша пяти лир, насторожиться и прогнать пажа к чёрту. Однако первые же слова отца ошеломили юнца.