— Ты когда-нибудь позволял мерзавцу Комини прикасаться к тебе? Он совратил тебя?
Маттео изумился.
— Мессир Тиберио? Почему мерзавец? Его же убили. Почему ты так о нём, отец?
Дыхание Монтальдо чуть успокоилось. В глазах прояснилось. Ну, конечно, как же он не подумал-то? Тиберио просто побоялся бы предложить мерзость его сыну. За подобное Ипполито убил бы его на месте или бездумно сволок бы в Трибунал к Портофино. Церемониймейстер окончательно успокоился. Вздор это все, это не Маттео, а сын… Он снова замер. Так, стало быть, мерзавец совратил сынка Донато или сына Наталио? Господи, вот ужас-то.
Он осторожно поинтересовался у Маттео, проигнорировав его предыдущие вопросы.
— А что… Алессандро и Джулио… при деньгах?
Маттео пожал плечами.
— Не сказал бы, что подаяние просят, но на безденежье жалуются. Денег всегда не хватает.
— Особенно тебе, — раздражённо бросил Ипполито, однако раздражение было притворным и таило облегчение. — Сколько тебе надо, транжира?
Маттео выклянчил пять флоринов, после чего проводил отца. Юноша выглядел нежным и заботливым сыном, в его чертах и фигуре проступало большое сходство с отцом, хоть он казался совсем юным и невинным. Впечатление это было обманчивым: в свои двадцать четыре года молодой человек ни невинным, ни наивным давно не был. В среде дворцовых потаскух он рано утратил чистоту, но эта утрата всё же не повлекла за собой потери чести. Маттео различал допустимое и запретное, не путал добродетельное и греховное. Он превосходно понял, что имел в виду отец, говоря о Комини, но не солгал родителю. К нему Тиберио с подобным не обращался, но обратись — получил бы в зубы. Нечего из дворянина и рыцаря делать бабу! Ещё чего! Однако второй вопрос отца заставил Маттео задуматься. Стало быть, отец откуда-то узнал, что Комини совратил камергера, но не знал, кого именно. Значит, либо Алессандро, либо Джулио… Ох, ты ж… Отец говорил о деньгах. Сколько же старый ганимед предложил его дружкам и кого соблазнил? Маттео задумался. Сантуччи? Мог ли тот согласиться ублажить старика? Он вспомнил высокомерный взгляд Алессандро, его гордость предками, напыщенный герб. Или Валерани? Спокойный и рассудительный Джулио, в свои двадцать никогда не ронявший неосмотрительных суждений, осторожный и мягкий. Ни с кем из них у Маттео не было подлинной дружбы: один отталкивал надменностью, другой — недостаточной твёрдостью. Мысли Маттео Монтальдо дальше не пошли, он было положил себе присмотреться к приятелям, но тут же и махнул рукой: раз ганимеда убили, к чему теперь присматриваться-то?
Между тем мысли его отца, Ипполито ди Монтальдо, двигались дальше. Он хорошо знал Комини и вполне мог предполагать, что старый мужеложник ищет молодую поживу, его лишь взбесила мысль, что жертвой домогательств Тиберио мог быть его сын. Успокоившись на этот счёт и вернувшись к супруге, Монтальдо, сообщив, что волноваться не из-за чего, задумался. Если предположить, что старый мерзавец купил честь либо Алессандро, либо Джулио, не означало ли это… Что? Что один из них убил его? А зачем? Ведь для молодого подонка старый был источником немалых денег. И, кроме того, тогда придётся допустить, что он же убил Верджилези и Белончини. А этих-то зачем?
Все трое камергеров — не мужеложники. Монтальдо знал, что сынок с дружками иногда захаживает к дворцовым потаскухам, злился и досадовал, но не видел приличной девицы, чтобы женить его. Появившаяся недавно при дворе Камилла Монтеорфано была чудо как хороша, и приданое было превосходным. За девицей давали тысячу пятьсот дукатов и палаццо Монтеорфано. И родня прекрасная. Ипполито настойчиво советовал сыну не обделить вниманием новую фрейлину, но замечал, что девица совсем не кокетлива, избегает мужчин и не обращает на Маттео никакого внимания. Второй серьёзной претенденткой в супруги сыну была двадцатитрехлетняя Гаэтана ди Фаттинанти — сестра Антонио. Правда, за ней давали только восемьсот пятьдесят, но безупречное происхождение и разумное поведение тоже кое-чего стоили.
Однако Маттео и Гаэтане не очень-то нравился.
Дианора ди Бертацци отнеслась к сообщению Камиллы без всякого интереса, её сын учился в университете и не входил в число камергеров, к тому же — собирался жениться. Смерть же самого Комини, омерзительного человека без чести, ничуть её не расстроила. Ей противно было даже задуматься о нём. Она жалела глупышку Черубину, сожалела о дурной склоке мужа Бьянки Белончини с Грандони, но мессира Комини не любила и избегала. И все же, три убийства за три недели… Сейчас Дианора пошла к подруге. Глория Валерани была спокойна и безмятежна. Смерть Комини волновала её не более дождя за окном.