— Ну а я, Джордано, интересуюсь тем, кто отравил эту особу.
Мороне снова кивнул, показав этим, что учёный муж всё понимает с полуслова, и твёрдо ответил:
— Не я. За каким чёртом мне её убивать, помилуйте?
— Если бы я знал, за каким чёртом её убили, я знал бы, кто это сделал, Джордано.
Мороне не оспорил это суждение, но обелил себя.
— Челядь судачит, что убили её после утреннего туалета герцогини, я же с десяти утра и до пяти пополудни носа с башни не высовывал — спросите Бернардо и Тадеско. Это скорее Альбани, или Витино. Да и Дальбено мог, от говна-то отмывшись… — глаза Джордано злорадно блеснули. Он был в восторге от шалости Песте. — Но скорее всего — Ладзаро. Она только Альмереджи никогда не отказывала, считала его истинным кавалером. Любила даже. Говорила, что, дескать, более галантного придворного и представить себе нельзя, — глаза Джордано зло сверкали.
Отпустив Мороне, д'Альвелла вздохнул. Он не подозревал мерзавца в убийстве, ибо знал своих людей. Этот чародей, не задумываясь, убил бы любого, если бы имел к тому повод, но за Джордано по его поручению присматривали. «Но каковы подонки, внезапно пронеслось у него в голове, каждый норовит соседа подставить, Ладзарино у потаскухи деньги берёт… Сколько мерзости вокруг… впрочем, о чём это он? На этой мерзости выстроено его благополучие. Благополучие?» Тристано д'Альвелла помотал головой, чтобы отогнать эти дурацкие мысли.
Теперь предстояло разобраться с молодыми камергерами. Их не видели в портале фрейлин днём, но это ни о чём не говорило. У убийцы были все основания быть осторожным. Итак, камергеры. Сынок Ипполито ди Монтальдо, Маттео, двадцатичетырёхлетний верзила, похожий на отца как две капли воды. Особым успехом у девиц не пользуется — не хватает такта да обходительности. Но вроде не подонок. Алессандро, сын Донато ди Сантуччи, высокомерный щенок, мнящий себя истинным аристократом и доблестным воином, достойным продолжателем рода Сантуччи. На самом деле — мелкий чванливый плюгавец, правда, не робок, но не столько от подлинной смелости, сколько из боязни прослыть трусом. Бабёнки от него не в восторге, но шлюхи его принимали. Как же, аристократ! Джулио Валерани, внук Глории, сынок Наталио. Вежлив, галантен, осмотрителен. Красавцем, правда, не назовёшь, не в папашу пошёл, и у Черубины он появлялся редко. На Манзоли или Тибо у него не было денег, а у бессребрениц не протолкнуться. Им всем нечасто удавалось протиснуться через Альмереджи и Альбани. Однако Джулио часто наведывался к бабке Глории. Но всё же в участие камергеров в убийстве Тристано всерьёз не верил. Щенки молоды и глупы, а убийство, Чума прав, несло печать ума немалого.
Тристано вызвал Бениамино ди Бертацци. Врач, пристроенный в замок Песте, поначалу не нравился подеста, но когда тот всего за день вылечил прострел у него самого, д'Альвелла сменил гнев на милость. Сейчас он устало поинтересовался, чем отравлена женщина? Он верил Портофино, но вдруг…
— Это аконит, мессир д'Альвелла, собственно говоря, «фармакон» — яд и лекарство. Его прописывают при горячках, воспалениях сочленений, подагре, чахотке, параличах, астме, худосочии. Но дозы должны быть тщательно выверены.
— А какова была доза тут?
Медик покачал головой.
— Не знаю. Но немалая.
— Она могла понять, что отравлена?
Врач пожал пдечами.
— Действие яда проявляется болями во рту, отравленные потеют, ускоряется пульс, расширяются зрачки, они жалуются на дурноту и головную боль. После этого — рвота, колики, судороги, стеснение дыхания, бред, обморок, конвульсии, и наконец, смерть. При отравлениях следует давать в малых дозах уксус или вино и, конечно, рвотное…
— Если бы ты заметил отравление своевременно, ты мог бы помочь ей?
— Если бы она съела листья аконита в салате — наверное, смог бы. Но это, судя по всему, вытяжка из кореньев и листьев. Боюсь, я был бы бессилен.
— Ты сказал о судорогах и конвульсиях. Но покрывало не сдвинуто.
— Скорее всего, она билась на полу, ведь платье сильно измято, а после смерти убийца положил её на постель и всё убрал. Ведь нет ни вина, ни угощения. Но весила она немало, так что, убийца, конечно, мужчина.
— Но ведь её могли отравить в другом месте, а после проводить к ней в комнату…
Медик не оспорил это суждение.
— При осмотре больше ничего не заметно?
Лицо Бениамино перекосило.
— Ничего, имеющего отношения к делу…
Тристано д'Альвелла поднял глаза на врача. Тон его показался ему странным.
— А что заметно — не имеющего отношения к делу?