Сенешаль Антонио ди Фаттинанти был, как ей казалось, человеком порядочным: не путался с девицами, не творил подлостей, но, Боже мой, сколь расчётлив и приземлён был этот человек, не умеющий думать ни о чём, кроме личной выгоды! Даже во время ухаживаний он говорил только о предполагаемой покупке замка возле Пьяндимелето, описывая его достоинства и прекрасное местоположение. У него не было души. Ни у кого в замке не было души. Здесь сновали жуткие призраки и оборотни — и прикидывались людьми.
Сейчас Камилла пожаловалась на головную боль — ей не хотелось ни видеть Фаттинанти, ни говорить с ним. Оставшись одна, задумалась.
Этой ночью её поразил мессир ди Грандони. Его голос не мог лгать. Там были мука и боль. Он умеет чувствовать? Он, хладнокровный, безжалостный и язвительный, от колкостей которого у многих наворачивались слёзы на глаза? Правда, её он никогда не задевал. И дважды спас в трудную минуту. Но даже смерть, прошедшая совсем рядом, не смягчила его жестокость. Странно, однако, что брат отзывался о мессире Грандони с неизменным уважением. Впрочем, Аурелиано тоже временами пугал её.
Камилла опустилась на кровать и вздохнула. Странно всё.
…Спустя неделю после убийства несчастной статс-дамы Грациано ди Грандони по обыкновению, заведённому по постным дням, принимал у себя дружка Аурелиано Портофино. Он любил эти вечера с Лелио, любил, как любит человек, привыкший довольствоваться ничем, минуты чистой, ничем не омрачённой радости.
Лелио пришёл около пяти пополудни, отсидев заседание Трибунала. Пока Грациано наживлял удочки, опуская их в ров и с улыбкой наблюдая рябь над водой, инквизитор рассказал, что Федерико Гонзага, известнейший коннозаводчик, предложил герцогу Франческо Марии коней на продажу, герцог Урбинский купил два десятка лошадей и двух прислал в подарок Трибуналу. Это было весьма кстати.
Песте вдруг задумчиво поинтересовался.
— А что, правду говорят, что отец Федерико Гонзага, Франческо Мантуанский, брат герцогини Елизаветы, умер от французской заразы?
Инквизитор кивнул.
— Да, Калькаманьини говорил. И я сам слышал об этом от одного собрата из Мантуи ещё в монастыре. Франческо Гонзага подхватил от одной из проституток сифилис и оказался изувечен глубокими язвами, распространявшими такой противный запах, что даже слуги бежали от него. Перед смертью он ослеп и уже не мог видеть, как его «мужская гордость» отвалилась от тела, подобно гнилому плоду. Респектабельные врачи отказались лечить хворь «в одном из самых постыдных мест тела», да и не знали, что делать, и беднягу врачевали цирюльники да мошенники, которые смешивали ртуть в чугунной ступке со свиным салом, сливочным маслом, уксусом, миррой, скипидаром и серой, как рекомендовал Парацельс. Полученную мазь втирали в язвы, которые разъедали плоть до костей. Как только не мудрили шарлатаны! Но сколько не заклеивали его язвы пластырями из дождевых червей, сколько ни привязывали мёртвых цыплят к его гениталиям, через семь лет распутник умер… Да подсекай же! — Инквизитор стукнул дружка по плечу.
Чума, слушавший дружка, закусив губу, опомнился и подсёк крупного сазана. Теперь их было уже четыре.
Через четверть часа рыба была почищена, выпотрошена, посолена и обваляна в муке. Песте налил в сковороду масло.
— Ты посолил?
Чума кивнул и осторожно положил аппетитные рыбные тушки в озеро кипящего масла. Аурелиано, отпихнув боком дружка, ножом поправил криво лежащего сазана, потом откинулся на стуле, запрокинул руки за голову и, улыбаясь, проронил.
— Господи, какое счастье…
Грациано, искоса бросив взгляд на Портофино, чуть улыбнулся. Да, он понимал его. Лелио был человеком живого божественного дыхания, которому в этом мире было ничего не нужно. Он подчинялся Богу как своей высшей и последней инстанции, не знал эгоистической жизни страстей, не был рабом множества мимолётных благ, приносящих жалкую минутную радость, был вне событий и обстоятельств. Философы тщатся понять, но святые давно постигли, что полнота души есть потеря её в Боге. Господь обладает совершенной цельностью и дарует её отдающемуся Ему. Только у святых поистине совершенная душа. Для аскета Аурелиано эта комната была роскошной, жареная рыба — королевской трапезой, он умел быть счастливым этими Божьими дарами. Это и роднило их. Но у Лелио было дело, коему он посвящал себя, а что у него, Чумы? Когда-то шутовство спасало его, но теперь стало обременять…