— Переверни рыбу, пережарим.
— Достань рюмки и бальзам, — распорядился Песте. — Ничего не пережарим, я люблю, когда хвостики хрустят.
Портофино извлёк из ящика драгоценный бальзам, рюмки и поставил на стол тарелки. В коридоре послышался шорох шагов, и Песте, уже различавший шаги Альдобрандо Даноли, сразу после стука распахнул её. Граф окинул комнату отрешённым взглядом.
— Я не ко времени?
Шут рассмеялся.
— Время — вещь временная, преходящая и непостоянная, и настанет время, когда времени больше не будет, но пока мы подчинены временам и несём тягостное бремя времён, прийти не ко времени нельзя, ибо всему есть своё время, — шут жестом пригласил Альдобрандо за стол. — Ведь время медленно для ожидающих, быстро для боящихся, длинно для сожалеющих и коротко для любящих. Но для тех, кто пирует, время — бесконечно. Кстати, сегодня последний день весны… Что с вами, граф?
— Ничего, — Альдобрандо по-прежнему смотрел отсутствующим взглядом. — Ничего.
Он, твёрдо ступающий на плиты коридоров и вместе с тем призрачный, сквозил сиянием нездешнего света. Чума оглядел его с тревогой. Аурелиано тоже смотрел на графа исподлобья сочувственно и благосклонно.
Даноли зашёл, сам не зная зачем, с утра его снова то знобило, то бросало в жар, ему просто захотелось к людям, одиночество давило, но в замке людей было мало, те же странные сущности, что мелькали повсюду, людьми не казались. Альдобрандо смотрел сквозь них, и это ещё больше пугало его. Эти двое были людьми, живыми и осязаемыми, на них почивал Дух Божий, и сейчас они одним присутствием успокоили его мятущийся и больной дух. Альдобрандо отказался от трапезы, ибо не чувствовал голода, но несколько минут смотрел, как Чума переворачивает рыбу на сковороде, и эти простые движения, треск дров, обтекание пламенем потемневших головёшек, лёгкий ветерок, струившийся из окна, запах рыбы — утешили и расслабили его.
Портофино задумчиво заговорил.
— Чума рассказал мне о ваших видениях, граф. И вы сказали д'Альвелле, что убийца — живой мертвец, внутри которого ползают смрадные черви и тихо смеётся сатана…
Даноли растерянно взглянул на Портофино, заметил лазуритовую синеву его пристального взгляда и пожал плечами.
— Мне так показалось. Я болен…
— Не больше, чем я. А не можете ли вы понять, Альдобрандо, что руководит этим исчадьем ада? — после того, как девица Фаттинанти ловко доказала свою непричастность к произошедшему, Лелио не знал, кого и подозревать, ведь явной ненависти к Черубине ди Верджилези никто больше не питал.
Даноли покачал головой.
— Дьявольские откровения лживы, ваша милость, им нельзя доверять. В них порой проступает отражение истины, но искажённое и перекошенное. Я не вижу причин этого убийства, но это подлинно… не смейтесь, мессир ди Грандони… — Чума тоже покачал головой, словно говоря, что и не думает смеяться, — это настоящая жертва… в этом меня, кажется, не обманули.
На лбу Чумы залегла морщина.
— То есть… Вы хотите сказать, что жертва… потому и жертва, что ни в чём не повинна? Я правильно понял?
Альдобрандо Даноли опустил глаза.
— Я не говорю, что она была чиста. Но она… жертва. Закланная овца на алтаре хладнокровной подлости. Жертвоприношение.
Портофино и Грандони переглянулись. Альдобрандо же встал и подошёл к окну. Господи, какое было бы счастье в тихом струении вечного дыхания внимать молчаливой тишине монастырских строений, как хотел бы он вечно смотреть на колеблемую ветром рябь залива… Даноли снова сковало холодом. На поверхности реки вдруг всплыл огромный раздувшийся труп утопленника, на котором, как на плоту, снова сидели омерзительные твари с глазами диких кошек, они гребли воду чёрными вёслами и распевали всё теми же надтреснутыми и визгливыми голосами: «Servi diaboli, servi Satanas…. Слуги дьявола, слуги сатаны…» В голове Альдобрандо помутилось, он со стоном рухнул на пол.
…Очнулся Даноли быстро, ощутив на губах терпкий вкус моденского уксуса, потом проступили лица шута и инквизитора.
— Там утопленник… слуги сатаны, слуги дьявола! Они утопили его.