Его точеное лицо — словно эскиз, состоящий из густой тени и черточек тусклого света. Единственной яркой деталью остаются его горящие глаза. Я чувствую вкусный аромат сигаретного дыма, и мне почти больно.
Сейчас, когда первый шок прошел, мое тело расслабляется от радости находиться после всех этих дней в фокусе его внимания. Он видит нас. Тут есть о чем беспокоиться, но у меня слишком мало на это энергии.
— Томас? — шепчу я снова, поняв, что он не ответил. — Чт… что ты делаешь?
Его дыхание становится прерывистым, и эти струи воздуха касаются моей кожи, в то время как он внимательно вглядывается мне в лицо.
— Ты все еще любишь его?
— Что?
— Все еще любишь того парня?
— Я… Да.
— Сильно?
Мое дыхание становится таким же, как и у него: резким и прерывистым. Я рассматриваю его, этого мужчину, стоящего напротив меня. И вижу его уязвимость. Его обычная уверенность в себе дала трещину. Потому что я рассказала ему свою историю? Может, Томас наконец расскажет мне о себе?
— Томас, в чем дело?
— Как сильно ты его любишь, Лейла? Любишь ли ты его так сильно, что ненавидишь саму себя? Что не можешь вынести даже собственный вид в зеркале. Постоянно ли ты думаешь о том, как все исправить? Как все улучшить. И как стать лучше.
Он не просто растерян — он будто разваливается на куски. В выражении его лица — чистая агония. Его глаза слишком яркие и слишком сильно блестят. Все это чересчур похоже на меня, но прямо сейчас меня волнует другое. Я беспокоюсь о Томасе.
— Да, — шепотом отвечаю я. Потом поднимаю руку и прижимаю ее к его небритому лицу. У него высокие и будто высеченные из гранита скулы, а тепло под моей ладонью пульсирует. — Но я так от этого устала, — от моего признания его взгляд разгорается еще сильнее. Он Огнедышащий. Не понимаю, почему я раньше этого не замечала. Это же так очевидно. Его взгляд всегда разжигал огонь в моей душе.
Томас стоит близко-близко и без единого прикосновения всем телом прижимает меня к стене. Нависая надо мной, он согревает меня и дает импульс моим нервным клеткам. Я превращаюсь в спутанные оголенные провода, искрящиеся похотью и адреналином. Я словно сахарный сироп — густой и сладкий. Словно пьянящий виски.
Подойдя ближе, Томас упирается ладонями в стену по обе стороны от моего тела, заперев меня в клетку. Вены на его бицепсах набухают и становятся темно-фиолетовыми; я фантазирую, что они словно лентой стягивают меня поперек тела.
Томас глаз не сводит с моих приоткрытых губ, и внезапно те становятся единственным местом на моем теле, которое я в состоянии ощущать. Губы начинают пульсировать от жажды.
— Я тоже, — будто самому себе шепчет он.
Сказанное предназначалось не для моих ушей, но все же я услышала. Меня захватил ураган желания его поцеловать. Это желание будто торнадо или лавина, и я решаю сдаться и сделать это. Все в порядке. Позже я возьму вину на себя.
Нарушив все правила, я тянусь к нему и целую. Оставляю едва ощутимый чмок на его пухлых губах. Этот поцелуй — символ нашей с ним общности, который намекает, что я его понимаю. Но одного мне недостаточно. Поцелуй только разжигает мою страсть. Поэтому я целую его еще раз, в уголок губ, а потом и еще — в щеку.
Мне мало этих еле ощутимых прикосновений. Я хочу еще. Хочу большего. Но брать не смею — готова только отдавать. Я справлюсь.
Но тут, запустив руку мне в волосы, Томас меня останавливает. Я поднимаю на него испуганный взгляд, готовая принести извинения — не за сам поцелуй, а за то, что принудила его к нему. Во взгляде Томаса сплелись страсть, непреклонное намерение и неистовая потребность, и несмотря на слои одежды и тепло его тела, я начинаю дрожать.
— Ты пытаешься поцеловать меня, Лейла? — хрипло спрашивает он, сжав пальцы в копне моих волос.
Неужели не понятно? Наверное, я свечусь румянцем как неоновая вывеска. Сглотнув, я киваю.
— Да.
Томас приближается еще на сантиметр, по-прежнему не прикасаясь ко мне — насколько это вообще возможно, — но став нереально близко.
— Если вы хотите меня поцеловать, мисс Робинсон, вам следует сделать это получше.
О боже, неужели он так меня назвал — сейчас, здесь? Мой позвоночник выгибается, а отяжелевшая грудь сосками скользит по его содрогающейся от рваного дыхания груди.
— К-как? — на контрасте с собственными смелыми действиями, простодушно интересуюсь я. Его суровый профессорский тон заводит, делает меня дикой и не способной контролировать себя.
Целую секунду Томас молчит и просто смотрит. И я боюсь, что он пойдет на попятный и откажется от того, что мы собирались сделать (чем бы оно ни было и каким безумным ни казалось), но потом я чувствую аромат алкоголя, когда, подавшись вперед, он рычит: