У его дома открытая планировка, и с кухни хорошо просматриваются гостиная и столовая, обе освещенные тусклыми светильниками. Я провожу руками по кожаному дивану, на котором он сидит по ночам и проверяет работы студентов.
Слева от меня лестница и коридор, куда пошел Томас. Отсюда слышно, как он в ванной ищет аптечку. Босыми ногами бесшумно ступая по деревянному полу, я останавливаюсь у приоткрытой двери в какую-то комнату. Она словно приглашает войти нарушительницу вроде меня.
Тяжело сглотнув, я открываю ее шире и вижу множество коробок и огромный стол, освещенный лишь льющимся из окна лунным светом. Провожу пальцами по поверхности и чувствую ее неровности. У этого стола есть история и характер. И он совсем не похож на отполированный рабочий стол, что стоит у него в кабинете. Этот мне нравится больше.
На нем ничего нет, кроме небольшой покрытой пылью лампы.
Даже ручек нет. Интересно, это вопрос организованности или чего-то другого. Кажется, второе.
Я перевожу взгляд на гору коробок у стены. На них написано «Старое», «Нью-Йоркский Университет», «Стихи», «Литературоведение» и так далее. Мое внимание привлекает заклеенная коробка с надписью «Амнезия».. Мне хочется вскрыть ее и заглянуть внутрь. Интересно, у меня есть шансы, что он не заметит пропажу, если я заберу отсюда что-то с собой?
— Даже не вздумай.
Подпрыгнув от неожиданности, я разворачиваюсь.
— Ты о чем?
Томас включает настольную лампу, одним щелчком делая комнату более уютной. Желтый свет такой же, как и в его кабинете в «Лабиринте», что тут же напоминает мне о нашем сексе. Я прижимаю руку к животу, где сейчас стало дурно.
— Брать мои вещи без разрешения.
— И не собиралась, — усмехаюсь я. — Я просто осматриваюсь.
— Как ни странно, я не удивлен, — сдержанно замечает Томас. — Садись, — показывая на стол, говорит он, и тогда я замечаю в его руке аптечку.
Запрыгиваю на стол и устраиваюсь поудобней.
Томас наблюдает за каждым моим движением, от чего я с особенной ясностью ощущаю, что наполовину раздета.
Он садится на стул, а когда тот скрипит под его весом, я чувствую вспышку возбуждения. Еще немного, и подо мной на поверхности стола останутся влажные следы, но сейчас не время. Я стараюсь быть хорошей и вести себя уважительно.
Жаждать Томаса в его собственном доме кажется неправильным — куда более неправильным, нежели все, чем мы с ним занимались до сих пор. Ведь его дом должен быть надежным и безопасным местом. Я же нарушаю это ощущение безопасности одним своим присутствием — пятнающим все вокруг и разрушительным.
Томас кладет ладонь на мое правое колено, и оно дергается. Но это прикосновение совсем не чувственное, так сделал бы, например, врач. Томас ставит сначала одну мою ногу себе на бедро, а потом другую, едва касаясь моей кожи, но я все равно это чувствую.
Воцаряется молчание, а тишина кажется такой же плотной, как и мышцы его бедер, об которые мне хочется потереться, — но я сдерживаюсь. Даже у такой шлюхи, как я, есть рамки приличия. Только не здесь. Только не здесь. Только не здесь.
Точными и скупыми движениями Томас достает из аптечки бинт. У меня такое чувство, что у него, как и у меня, самоконтроль висит буквально на волоске.
— А ты всегда хотел быть поэтом? — мой голос звучит скрипуче, но надо же хоть чем-то заполнить эту дурацкую тишину.
Какое-то время он молчит и смачивает спиртовым раствором ватный тампон, после чего без предупреждения прикладывает его к моим ссадинам, и я морщусь и ругаюсь. Взглянув на меня из-под ресниц, Томас снова возвращает внимание к моим подрагивающим ногам.
— У меня плохо получается управляться со словами, — внезапно говорит он, и я вздрагиваю. — Или, скорее, с разговорами. Когда был маленький, я мог ни с кем не разговаривать целыми днями, без конца читая комиксы и книги. Иногда казалось, что мне есть что сказать, и немало, но я не знал, как это сделать, — Томас делает паузу и занимается раной на другой ноге. На этот раз я знаю, что меня ждет, и почти не дергаюсь. — Потом нашел дневники своего отца и его стихи и понял.
— Что понял? — руками я крепко держусь за края стола, чтобы не погрузить их в его роскошные волосы.
— Что нашел для себя способ высказаться.
— Твой отец тоже был поэтом?