— То есть ты собираешься мне помочь? — тихим голосом, который никогда не остается незамеченным Томасом, спрашиваю я.
В прошлый раз, когда я попросила его помочь отредактировать мое стихотворение, он усадил меня на свой член и заставил читать вслух и при этом двигаться. И все время он сидел, словно король, не сделав ни единого движения и жадно наблюдая за мной, подпитывая тем самым мое нежелание останавливаться.
Я опускаюсь на четвереньки и ползу к Томасу, глядя на него сквозь опущенные ресницы. Крепче сжав зубами сигарету, он пристально следит за мной. За каждым движением моих распущенных волос и за каждым колыханием груди, едва скрытой свитером. Когда я подползаю к нему, Томас поворачивается в кресле ко мне лицом. Обхватив руками его ноги, я массирую икры, сев на корточки.
— Ну так как? — запрокинув голову, спрашиваю я и, прижавшись грудью к ноге Томаса, от приятного трения о грубую джинсовую ткань издаю громкий стон.
Потушив сигарету, Томас щелчком отправляет ее в мусорную корзину. Наклоняется ко мне и выдыхает дым прямо мне в рот. Я с такой жадностью втягиваю его, словно это мой последний шанс вздохнуть. О боже. Господи. Это слишком. Внутри тела зреет взрыв — и я не смогу его вынести.
Когда Томас поднимает меня и сажает на себя верхом, кресло громко скрипит от нашего веса.
— Этот звук сводит меня с ума, — бормочу я, поглаживая небритую щеку Томаса.
— Какой звук?
— Твоего дурацкого кресла, — говорю я и в ответ слышу смех. Мне кажется, все мое тело откликается на смех Томаса. — Каждый раз, когда его слышу, я думаю только о том, как ты мне трахаешь, а оно протестующе скрипит.
Криво ухмыльнувшись, Томас смеется снова.
— Мне начинает казаться, будто тебя больше привлекает мое тело, а не мой поэтический гений.
Гений — да, он именно такой. Понятия не имею, как, но слова приходят к нему из пространства. Он как будто просто смотрит в потолок и записывает пришедшие на ум строки. Как это у него удается, мне никогда не постичь.
Если отставить в сторону наш бешеный трах, Томас меня многому учит. Критикует неверный выбор слов, ругает за чрезмерно витиеватые обороты. Мне кажется, ему это нравится. Помимо секса это единственное занятие, которым он воодушевлен и от которого его глаза горят неукротимой страстью. Томас светится, когда говорит о поэзии.
— А еще я хочу, чтобы ты повысил мне оценки, — отвлекаясь от собственных раздумий, говорю я и скольжу по его почти неприкрытому расстегнутой ширинкой члену. — Ты же видишь, что мне плохо дается поэзия. Сюжет часто меняет направление, а выбор слов никуда не годится, — в его взгляде — тлеющий огонь. Томас крепко обхватывает мои бедра.
— Ты сейчас пытаешься выудить из меня комплимент?
— Ага, — беззастенчиво признаюсь я. — Сделай мне комплимент. Считай это вызовом.
Он впивается пальцами мне в кожу, чтобы я не двигалась.
— Ладно. Ты раздражаешь меня гораздо меньше, чем раньше.
— Ого, остановись! А то я покраснела, — я шлепаю по его обнаженной груди. — Ты просто мастер своего дела.
Томас шлепает меня по заднице в ответ и заставляет меня простонать.
— Я уже говорил, что у меня плохо получается управляться со словами. И если тебе хочется комплиментов, то лучше иди к друзьям.
Это шутка, я знаю. Саркастическое замечание. Мне стоит тут же забыть о нем не портить момент — я и так ворую у Томаса немало времени.
Но мое упрямое сердце не в том настроении. Оно тут же вспоминает слова Томаса, сказанные в ту ночь в его полном коробок кабинете: «Я нашел дневники своего отца и его стихи и понял… что нашел для себя способ высказаться».
Наверное, Томас замечает, что я замерла в его объятиях, поскольку тоже напрягается всем телом. После той попытки в машине я больше не затрагивала эту тему — что он больше не пишет.
— В чем дело? — нахмурившись, спрашивает он.
— Ни в чем, — улыбаюсь я и начинаю массировать ему плечи, делая то, что у меня получается лучше всего — отвлекать его.
— Лейла, — предупреждающе рычит Томас. Это так нечестно. Я не могу устоять перед его голосом.
Каким-то образом меня одновременно получается напрячься и удрученно ссутулиться.
— Я… Я хочу посмотреть, как ты пишешь. Хоть немного. Что угодно. Просто хочу увидеть.
Проходит секунда. Потом вторая. В моей грудной клетке нарастает давление. Только не молчание. Оно все разрушит.