— А каким был мой отец?
— Он был жадным человеком, дорогая, я бы сказала, даже чрезмерно жадным. Но когда Эдвард исчез, я вдруг поняла, что мне его сильно не хватает. Несмотря на все его недостатки, я его обожала. Да мы все его любили. Мне лично он напоминал актера Эрола Флинна — был такой же светловолосый, сильный и красивый и обладал отличной фигурой. Когда он сюда переехал, жизнь закипела — такой это был активный человек. При всем том я знала, что жизнь на ферме ему не по нраву — она его сковывала, ограничивала свободу.
А еще, Бретт, он был очень умен и выражал свои мысли удивительно сочным и образным языком. Разговор с ним всякий раз превращался для меня в настоящий праздник. Мы с ним часто обменивались шутками, подкалывали друг друга и оба потом хохотали как сумасшедшие.
Когда Эдвард сбежал, твоя мать испытала величайшее в жизни потрясение и унижение, ставшее для нее фатальным. Противостоять обрушившемуся на нее удару она была не в силах. Она унаследовала радикальное мировоззрение твоего дедушки Кларенса, который все на свете мазал только двумя красками — белой и черной. Твоя мать не смогла ни понять того, что случилось, ни пережить этого.
— Скажи, ты сообщила Эдварду о смерти матери? Он не пытался забрать у тебя нас с Райаном?
— Я послала ему напечатанный в местной газете некролог, но ответа от него так и не получила.
Чувствуя, что у меня начинает пощипывать глаза, я замигала.
— Стало быть, у тебя не было выбора? Хочешь не хочешь, но тебе пришлось о нас заботиться?
— Бретт, я любила вас с Райаном как своих собственных детей. Даже если бы Эдвард и сделал попытку вас у меня отобрать, я бы этого не допустила.
— Но ведь умерла твоя дочь и ты о ней скорбела! Как у тебя хватило сил воспитывать нас с Райаном?
— Я скорбела, это правда. После того как Каролина умерла, я вышла во двор и срубила прекрасное персиковое дерево перед домом. Оно было очень красивое, все в цвету, но в доме не осталось дров, а сил, чтобы срубить другое дерево — в лесу или хотя бы у пруда, — у меня не было.
— Не представляю, как тебе удалось справиться со всем этим, — сказала я.
Я-то точно знала, что не смогла бы пережить смерть дочери. Это была бы такая потеря, о которой и думать-то страшно.
— Через месяц после смерти Каролины я совершила свой первый вояж за моря. Я отправила вас с Райаном к кузену Неду и его жене Карлотте. Тогда они жили в Бингемптоне. Ты помнишь об этом?
— Нет, — сказала я чистую правду. Мои воспоминания о детстве начинались лет примерно с четырех, и я ничего не знала ни о смерти матери, ни о событиях, которые за этим последовали.
— Ну, нет так нет. Итак, я улетела в Найроби. Я тогда ничего не боялась — и никого. Главное же, я перестала испытывать страх перед чистым листом бумаги и поняла, что созрела для писательской деятельности. Я хотела показать людям, как я вижу мир. Вместе со страхами пропали и застенчивость, и опасение оказаться в глазах читателей смешной и наивной. Я знала, что после смерти дочери уже ничто не в силах меня поколебать. У меня появилось ощущение, что терять мне больше нечего.
Сообразить, какое направление примет разговор в следующую минуту, не представляло труда. Бабушка собиралась вернуться мыслями к своей литературной деятельности и начать вспоминать о своих книгах, о заморских странах, где ей довелось побывать, и, разумеется, о наградах, которые она получила за свой труд, о номинации на Пулитцеровскую премию.
Скажу честно, я все это уже сто раз слышала, и мне стало скучно.
Бабушка заметила поселившееся у меня в глазах тоскливое выражение, выпрямила спину, подтянулась и как ни в чем не бывало заговорила о более интересных для меня вещах:
— Чего я никак не могу взять в толк — так это того, о чем думал все эти годы Эдвард. И уж тем более не могу объяснить, с какой стати он снова здесь объявился.
— Быть может, ему просто захотелось вернуться в семью? — сказала я.
— Я бы этого не допустила. — Бабушка посмотрела поверх моей головы в окно. Выражение лица у нее сделалось жестким и непреклонным.
— А почему, собственно? Я была бы не прочь познакомиться со своим отцом и поближе его узнать. Райан, к примеру, тайно встречался с ним на протяжении целых тридцати лет.
У меня и в самом деле накопились к Эдварду вопросы. Мне было интересно узнать, охотился ли он хоть раз в жизни, путешествовал ли по миру, играл ли на каком-нибудь музыкальном инструменте. Я обязательно спросила бы у него, любит ли он классическую литературу и старинную музыку. А потом я задала бы ему свой главный вопрос: жалеет ли он хоть чуточку о том, что меня оставил? И еще — я обязательно выяснила бы, почему он так долго не хотел меня признавать.