Саня задумчиво слушает.
— Там лучше, чем здесь?
— Я этого не говорила! — сразу торможу я его. — Там бывает по-разному. Я была ребенком и уходила в чистом состоянии — одновременно в просветленном и наивном, доверяя тому, что встречало меня, и не боясь, открываясь этому. Поэтому, у меня там все было хорошо. На тот момент.
— А как будет… было бы у меня?
— Это зависит от того, как ты живешь и самое главное от того, в каком состоянии ты войдешь в смерть. Если в страхе или неприятии, гневе или ощущении несправедливости, все будет иначе.
— На востоке я пробовал наркотики… — не глядя на меня вспоминает он, ведя машину. — Не траву, а серьезные. И пару раз я вмазывался героином. То, что ты описала — радость, эйфория, восторг предвкушение, возвращение домой, отсутствие тревоги и любого беспокойства, умиротворенное блаженство… Героин дает это во время «прихода». Это так о*уенно! После этого, всё кажется ненужным и раздражающим. Как ты потом жила, зная, что есть альтернатива?
— А как ты живешь, попробовав героин?
— Я очень часто вспоминаю. Иногда мне снится, как я вмазываюсь и это ощущение немного возвращается. Но я больше… не стану! Это страшно после того как заканчивается. Каждой дозой ты убиваешь в себе возможность получать удовольствие от жизни. Она становится бесцветной, безвкусной и бессмысленной! Но я помню это ощущение, Жень и никогда не забуду.
— Я тоже помню удовольствие от своей смерти, и мне тоже оно иногда снится.
— Я хочу умереть ТАК! С этим ощущением… и я хочу в нем там остаться. Хочу этот покой и того, кто дает его.
— Сегодня у тебя будет шанс… Сколько жизней у тебя осталось, мой кот?
— Донашиваю последнюю… — ухмыляется он, — да и та уже вся в дырках!
— Прости, котяра! — смеюсь я. — Штопать я пока не умею. Но мастер-класс по стриптизу я тебе сегодня организую.
— Итак, — пытается он в очередной раз, — куда мы едем?
— Давай, к стройке тридцатиэтажки.
На несколько минут я вырубаюсь. Сквозь сон, я чувствую, как мы паркуемся.
Саня, пробегается пальцами по моим ребрам, вынуждая подскочить с воплем.
— Не пищи, ангел смерти! Что там дальше с твоей интригой?
Нацепив на него рюкзак и вложив в его руки свернутый в рулончик каремат, я закидываю на плечо спальник и молча иду к недостроенной высотке. Главное, чтобы нас не остановили охранники. Ворота на стройку открыты, натянут лишь стальной трос с запрещающим въезд знаком, аккуратно перешагиваю.
— Ты чо? — шипит на меня Кот. — Туда-то тебе зачем? Нас же в участок упекут до выяснения, если поймают.
— Верь мне! — шепчу ему я. — И перестань мандражировать, охранники почувствуют твое беспокойство и пойдут на обход, а так будут мирно бухать в сторожке, — киваю я ему на сторожевой вагончик, дверь которого закрыта.
Утянув подальше от фонарей, я веду его на другую сторону архитектурной махины, и не обнаружив лестницы, подставляю к неостекленному окну большой деревянный короб, как ступеньку. Немного помучавшись, я оказываюсь внутри. И через минуту Ожников уже рядом.
— Я так понимаю, идиотские вопросы типа «а на фига козе баян» задавать бесполезно, да? — зло шепчет он. — Туманову понесло!
— Не возникай! — шикаю на него и, достав фонарик, отправляюсь на поиски лестницы наверх.
Я почему-то уверена, что она здесь должна быть. Минут пять блужданий в темноте, и мы выходим к лестнице.
— Вперед мой юный друг! Нам на самый вверх!
— Ты обалдела? Тридцать этажей!
— Ты ж у нас собровец, — хихикаю я освещая нам путь, — марш броски и всё такое…
— Я БЫВШИЙ собровец! Сейчас я старый, облезлый, больной и не в меру курящий кот… — жалуется он, бодро вышагивая наверх. — Я должен дома сидеть под одеялом и смотреть телек! И вообще! Что я психически здоровый человек двадцать семи лет отроду делаю ночью в городе, на стратегически охраняемом объекте со слабо вменяемой девочкой!? — притормаживает он.