в блуждающем пространстве.
Так вот что приходит в голову графоманам — невнятные обломки разрушенных стихов из далекого прошлого, которые они принимают за божественное озарение. Но иногда у графомана действительно получается что-то внятное. Никакого чуда! Язык сам по себе мудр, поэтому определенный набор рифм стихийно может привести к какой-нибудь мысли — не очень глубокой. Подобную случайность нельзя считать поэтическим творчеством. Ведь графоманы сами признаются, что только записывают слова, которые внезапно приходят в голову.
Только напрасно они думают, что мысли приходят только к ним и что они избранные. Мысли, словно назойливые мошки, осаждают всех, даже опустившихся бродяг, которые нет-нет, да начинают философствовать, сидя на помойке с протянутой рукой. Большинство людей этим роям мыслей, бомбардирующих нас ежесекундно, не придают никакого значения. И только для графомана это является божественным откровением, которое они стремятся немедленно запечатлеть на бумаге.
В целом же просветленные люди называют этот нескончаемый поток космической мошкары вирусом. Попробуйте отключить свой мозг так, чтобы в него в течении минуты не проникло ни единой мысли. И у вас не получится. Это самая трудная медитация у йогов — полностью отключиться от мыслей на короткое время.
Но вернемся к графоманам. Если они только записывают за божественным шепотом свыше, где же их индивидуальная заслуга? Велика ли заслуга писаря, которому писатель надиктовывает свои мысли. Писарь только и умеет, что правильно выводить буквы? Можно ли за это умение назвать его соавтором писателя? И если вы разумный человек, то конечно же скажите: «С какой стати?» Где гесиодовы труды и дни, где высокие порывы, терзания, страдания, сомнения, муки? Где, в конце концов, индивидуальная духовная и мыслительная работа?
Истинный поэт, глядящий на окружающий мир поэтически, относится к тому, что навевается ему в сознание в рифмованном виде, не более, как к сырью, а не как к законченному произведению. В отличие от графомана, он понимает, что из этих поэтических обломков, осаждающих его разум, может получиться что-то стоящее только в одном случае — если хорошо потрудиться. Этот процесс похож на сотворение мира из хаоса. Поэт, как и Бог, тоже творит свой мир, но пока стихами, а в перспективе будет создавать планеты и населять их разумными существами. Свой будущий мир в космосе он уже начинает творить на земле, правда, пока еще в мыслях.
А теперь представим, что было бы с мирозданием, если бы Бог был графоманом. Просыпается он после очередной космической ночи, где во вселенной все существует в виде хаоса, поскольку она сжималась и деформировалась во время его сна, превращая звезды в пыль, а планеты в обломки. Конечно, Бог мог величественно окинуть все взглядом, топнуть ногой и важно воскликнуть: «И сказал я, что это хорошо!» Ведь он все-таки Бог. Ему позволено все.
Однако нет! Он отделяет твердь от воды, огонь скатывает в светила, из вихрей формирует энергию, а из камней — планеты. Для него хаос — это сырье для творения.
Так и поэт творит свои прекрасные произведения из хаоса слов, которые нас осаждают. Графоман своим «творчеством», которое ограничено лишь презренным записыванием бессвязных слов, только преумножает хаос.
— Но чем же, все-таки, конкретно истинные стихи отличаются от графоманских? — вправе спросить читатель.
Все просто: при чтении стихов возникают конкретные образы и их можно пересказать своими словами. Графоманство не перескажешь никак, и образов при случайном наборе слов не возникает никаких. В качестве примера привожу следующий текст:
«Почему-то только в Грузии я понял, и то, забравшись на высокую гору, у подножия которой протекала река Арагва, что мое сердце любит потому, что не может не любить. Все это мне навеяла ночь, а также светлая грусть. И эта грусть — воспоминание о ней, не буду уточнять о ком, поскольку она — замужняя женщина».
Приблизительно так можно пересказать стихотворение Пушкина: «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» Но пересказывать в прозе этот великий шедевр мировой поэзии — все равно, что нюхать фиалку через противогаз. Тут дело даже не в смысле. Тут кроме светлой грусти, окутывающей читателя, видишь образы — звездную ночь, человека стоящего на холме с тростью и задумчиво глядящего вниз. И не только видишь, но и слышишь звуки и даже чувствуешь ночные запахи. И у этого человека, стоящего на холме с тростью, хочется искать того самого «приюта света и покоя», который вечно ищешь «у великих душ». Так говорил поэт Валентин Сидоров. Но главное, сквозь эти восемь строк видишь всю вселенную, и не просто видишь, а понимаешь его вселенский смысл. А смысл очень простой и понятный — человеческое сердце не может не любить, и забери у нас любовь и сама жизнь нам будет не нужна.