На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит - оттого,
Что не любить оно не может.
Красиво, емко, содержательно и понятно о чем речь. Восхищаешься великим поэтическим миром этого кудрявого человека, глядящего на эту далеко не поэтическую жизнь так поэтически.
А кто рискнет увидеть что-то поэтическое или хотя бы внятно пересказать своими словами вот эти строки:
Чуши не пороть.
Пораскованней.
— Дорогой Господь!
Дай такого мне.
Чтобы был свиреп,
Был как небоскреб,
Чтобы в горле рэп,
А во взгляде стёб.
Это строки нового чуда «современной поэзии» Веры Полосковой. Графоманство самое что ни на есть махровое. К тому же бьет по мозгам какая-то подростковая безграмотность. «Чтобы был свиреп, Был как небоскреб…» Это к кому призывы: к Богу, или к себе?
Хотя история знает и более мастеровитых графоманов, которые выдавали свою неспособность выразиться в поэтической ритмике ясно и чисто за нечто иносказательное и глубоко метафоричное. Опустим знаменитого графомана Пушкинской эпохи графа Дмитрия Хвостова, который, по современным меркам писал очень даже не плохо, и, на мой взгляд, он не был графоманом, а был поэтом любителем, которому не хватало школы. Возьмем современных графоманов, которые под свои рифмованные сочинения придумали целые поэтические направления. Одно из них — мета-метафоризм. Самым ярким представителем так называемой «новой поэзии» является Алексей Парщиков. Вчитаемся в строки его наиболее популярного произведения — поэмы «Нефть»:
Ты ли выманил девушку-нефть из склепа
в сады Гесперид белым наливом?
Провод ли высоковольтный в купальню упал, и оцепенело кино?
Оседает труба заводская в чехле под направленным взрывом.
Нефть идёт своим ходом глухим, вслед за третьим, которого не дано.
Как человек, который работал в нефтеразведке, могу уверить, что оседающие под землю трубы во время бурения не находятся в чехлах, и под землю они уходят отнюдь не под направленным взрывом, а посредством бурения, то есть — вкручивания их в землю. И высоковольтных проводов я на буровых никогда не наблюдал, и кино во время бурения не видел, да и запитывается вышка отнюдь не высоковольтным напряжением с линии, а собственным генератором. Как бывший верховой, стоявший на вершине вышки, могу сказать, что нефть во время бурения не идет своим глухим ходом, если даже до нее добурились, — она бьет фонтаном. В этом случае бурение останавливается. Хождение нефти «вслед за третьим, которого не дано» — это хоть режь меня — не понимаю. За водкой в ближайшую деревню мы бегали часто, но исключительно по порывам души, а отнюдь «не вслед за третьим, которого не дано». Кроме того, считаю противоестественно сравнивать нефть с девушкой, которую выманили из склепа в сады Гесперид. Получается, что девушке в склепе было находиться приятнее, чем в саду, поэтому ее нужно было выманивать.
А теперь представим, что на эти строки обратят внимания потомки через пару тысяч лет. К этому времени русского языка уже существовать не будет, как не существует сейчас латинского языка, с которого переводили Катулла. Но его перевод был возможен только потому, что он писал ясно, без всякой витиеватой иносказательности, и было понятно, о чем идет речь. Вот, к примеру, его строки:
От безделья ты, мой Катулл, страдаешь,
От безделья ты бесишься так сильно.
От безделья царств и царей счастливых
Много погибло.
Мудро, доходчиво и до сегодняшнего дня актуально. А что поймут потомки из Парщикова, когда русский язык уже исчезнет, и переводить будут исключительно по значениям слов. А потом в том, что перевели, попробуют уловить смысл. Представляю, вытянутые лица будущих переводчиков.