То есть, чтобы роман представлял собой созвездие классических сонетов, он должен быть написан в следующем размере:
Мой дядя самых, самых, самых честных правил,
Когда не в шутку, ох не в шутку занемог,
Он уважать, ох уважать себя заставил,
И лучше вы… и лучше выдумать не мог.
Если бы весь роман был написан подобной метрикой — у критиков не было бы не малейших претензий к Пушкину, что он назвал свое произведение романом в сонетах, несмотря на некондиционную рифмовку во вторых четверостишиях. Но Александр Сергеевич, вероятно, счел великой наглостью выдавать свой монументальный труд в размере четырехстопного ямба за роман в сонетах. Что-что, а неуважения к священным традициям стихосложения он проявить не мог.
Однако чем ближе к двадцатому веку, тем более ломаными становятся стихи. Вторая половина девятнадцатого века в России характерна вольнодумными мыслями и революционными порывами. В это время ломались не только многовековые устои жизни, но и сознание людей. Все, чем жили до этого, стало подвергаться сомнению, чего уж говорить об устоявшихся традициях стихосложения. Как ломался ритм патриархального уклада, так ломались и стихотворные размеры. Если уже к многовековому монархическому порядку народ потерял уважение, о каком уважении к классическому стихосложению могла идти речь? Поэтому к периоду Серебряного века каждый поэт в своих стихах измудрялся как мог и выдавал это за истину в последней инстанции.
12
Когда я прочел в дневнике Анны Ахматовой ее сожаление по поводу того, что поэзия не может быть как музыка, то выругался вслух! С чего это Анна Андреевна дает оценку всей мировой поэзии? Если ее стихи в большей части лишены музыкальности, то это не значит, что у других поэтов стихи нельзя сравнить с музыкой. Тем более что в свои учителя поэтесса взяла Иннокентия Анненского — стихотворца полулюбительского уровня, который не славился своей напевностью. Взяла бы Константина Бальмонта — может быть научилась поэтически расставлять слова в стихотворных строках и не проваливать слоги. Кстати, писатель Владимир Короленко, старший товарищ Ахматовой, ее сожалений по поводу «немузыкальности» поэзии не разделял. «Стих — это та же музыка, — считал он, — только соединенная со словом, и для него нужен тоже природный слух, чутье гармонии и ритма».
Вот что-что, а с ритмом у Анны Андреевны как-то с юности не задалось. Цитирую одно из ее стихотворений, вошедшее в золотой фонд российской словесности.
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен гулко и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
Такую откровенную любительщину действительно трудно сравнить с музыкой. Опустим размытую мысль этого восьмистишия, обратим внимания на внешнее построение стихотворения, помешавшего дотянуть его до профессионального уровня. Как видим первые две строки и седьмая написаны в размере трехстопного амфибрахия. Во всех остальных строках провалено по безударному слогу, отчего при чтении начинаешь спотыкаться уже на третьей строке. Повторю, что неоправданное нарушение ритма в стихах является признаком непрофессионализма. В данный момент никаких оправданий к проваливанию слогов в этом тексте нет. Попробуем произвести стихотворение без слоговых провалов. Слегка доработаем его.
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И сто лет мы, как черви, лелеем
Еле слышимый шелест шагов.
Иглы сосен неистово колко
Устилают трухлявые пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный томик Парни.
Всего лишь наскоро довели восьмистишие до классического амфибрахия, и уже можно читать без раздражения, вызываемого пропущенными слогами.